Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, полдень

Мок не попрощавшись расстался с братом вскоре после выхода на поверхность. Он не хотел на него смотреть, не поинтересовался тем, почему брат идет в направлении костела Спасителя. Он взглянул на мгновение, как сгорбленный старик Франц Мок шаркает старыми штиблетами по покрытой брусчаткой улице и скользит по каменному каньону, среди высоких домов Густав-Фрейтаг-Штрассе.

Он посмотрел на убитую девушку, которую его брат назвал «блядь». Ее стройные голые ноги высовывались из колыбели, блестки мундира сверкали на солнце. Мок сплюнул горькую никотиновую слюну и сел на бордюр рядом с телом девушки. Несмотря на вкус, закурил последнюю папиросу, которая была в золотом портсигаре, и задумался глубоко.

Покоя не давали ему два вопроса, которые, как нападающие осы, кололи его мозг. Если бы не они, давно бы уже сообщил о смерти «девушки с блестками» соответствующим службам, которые — как и Мок — квалифицировали это убийство как очередное зверское убийство русских, а сам Мок все дело отложил бы в своей памяти ad acta.

Если бы не эти два вопроса, вернулся бы домой, выпил стакан вина, помучился с женой, отдал дворнику одежду для очистки, а сам спустился бы в подвал, чтобы поздороваться со своими единственными друзьями.

Тем не менее, эти два вопроса мучили его неустанно и заставляли его сидеть на грязном бордюре рядом с убитой оскверненной девушкой. Прекрасно понимал, почему русские одели девушку в мундир СС. Эта психологическая компенсация была для него ясна, как солнце. Акт изнасилования является актом подчинения и победы насильника над насилуемым. Именно поэтому уголовники через ритуальное изнасилование подчиняют себе других заключенных, которые с момента величайшего унижения, каким является прием спермы насильника и исполнение роли женщины, служат насильнику, не только, впрочем, сексуально.

Мок об этом всем знал, потому что темные дела заключения познал в течение почти тридцати лет работы в полиции так же хорошо, как и реакции своих двух жен, десятка любовниц и несколько десятков проституток, с которыми он завел более тесное знакомство.

Тема изнасилования противником была, следовательно, для Мока понятна, переодевание женщины из вражеского племени в самый ненавистный мундир, а потом изнасилование ее в том же мундире было символическим актом подчинения себе врага и предвещания победы над ним.

Однако он не мог понять, почему насильники с Волги, до недавнего времени обычные мужики, для которых ничего необычного не было — по немецким меркам — оттрахать свинью в хлеву, почему эти варвары усердно пришили — и тут Мок отвернул материал портьеры и посчитал — около двадцати блесток на мундир СС?

Неужели такая изысканность, достойная Калигулы, могла стать участием неграмотных дебилов, которые практиковали сношения все равно с кем — с козой, кобылой, женщиной или же свернутым в рулон плащом? Могли они носить с собой такой вышитый блестками мундир и одевать в него каждую схваченную немку, но в этом случае после совершения изнасилования сняли бы мундир с девушки, чтобы использовать его при следующей оказии.

Почему мундир был вышит блестками?

Это был первый вопрос, преследующий Мока.

Разграбление всего, что можно было вынести из квартиры, коме портьер и занавесок, было полностью понятно для Мока как последствие войны.

Получение военной добычи было и причиной, и следствием большинства войн в мире.

Почему, однако, квартира № 7 было полностью разграблена, а в швейной мастерской на первом этаже русские не заинтересовались ни мебелью, ни швейной машинкой?

Это был второй вопрос, который Моку не давал покоя.

Он помнил хорошо взгляд девушки. Если бы она могла извлечь из своих разбитых губ что-то большее, чем кровавые пузыри слюны, наверное, заставить Мока пообещать, что поймает убийцу, заставила бы его дать обещание ради спасения своей души, что будет всю свою жизнь искать несколько русских, о которых ничего не известно кроме того, что любят блестки.

Мок радовался в основном тому, что девушка не могла ему ничего сказать, что она умерла в молчании, потому что — если бы ему сказала — дал бы торжественное обещание, которое бы потом нарушил, впрочем, не первый и не последний в своей жизни.

— Да, сделали это русские, — сказал он себе. — И что с того, что вышили мундир блестками, что с того, что ограбили именно эту квартиру, а швейную мастерскую Убера нет, что из того, черт возьми?

Это были русские. Большевики и варвары. И точка.

Конец расследования.

У выхода Брудерштрассе появилась повозка.

Тяжело спрыгнул с нее толстый капрал, в котором Мок узнал адъютанта лейтенанта Лехнерта.

— Я привез для господина капитана повозку, — сказал капрал заспанным голосом. — По приказу лейтенанта Лехнерта. Я могу вам помочь довезти ее тело, а кучер сопроводит вас уж до возврата. Оплачен.

— Благодарю, капрал.

— Прохотта.

— Большое спасибо, капрал Прохотта. — Мок поднялся и по привычке отряхнул рукава пиджака. — Не помню, чтобы я сегодня во второй раз видел лейтенанта Лехнерта.

— Мы пришли с лейтенантом Лехнертем, когда эта девушка уже была мертва. Вы тогда, — Прохотта искал нужное слово, — отсутствовали духом. Вы даже не слышали, наверное, советы лейтенанта Лехнерта, где следует искать ее родственников. Могу я вам повторить?

— Красиво вы это сказали, капрал. — Мок наклонился над телом, руки и ноги девушки уложил так, чтобы не выступали за пределы носилок, схватил за один узел и показал взглядом Прохотте, чтобы он сделал то же самое.

— Я все слышал. Пожалуйста, поблагодарите от меня господина лейтенанта.

Понесли тело с десяток метров, а потом раскачали их и бросили с глухим стуком на повозку.

Небритая седая щетина кучера издалека пахла алкоголем.

Мок посмотрел на него и вспомнил сцену из шестой книги «Энеиды» Вергилия.

На прощание кивнул капралу Прохотте, потом схватился за борт повозки, поставил ногу на колесо и подпрыгнул от земли. Оттолкнулся так сильно, что едва не приземлился на лежащее на дне тело. Он сел на доску, прислоненную к борту воза. Когда кучер повернулся к нему с вопросом: «Куда едем? На которое кладбище?», Мок прочел Вергилиево описание перевозчика душ Харона:

Возница щелкнул забил кнутом, и повозка медленно двинулась вперед. Кучер ничему не удивился.