Бреслау, суббота 17 марта 1945 года, четверть восьмого вечера

Капрал Хелльмиг радовался, что сегодня в последний раз охраняет переход на Викторияштрассе. Близость линии фронта порождала в нем смутное беспокойство. Это был даже не страх перед попаданием в плен, перед жестокими сибирскими температурами или перед пулей в затылок. Хелльмиг боялся неизвестного монстра, который подстерегал при входе в проклятый подвал.

Он показался ему вампиром или оборотнем, спрятанным в подвальной темноте, питающимся крысами и падалью. Капрал вспоминал рассказы, которые затевали шепотом ветераны восточного фронта, выздоравливающие, которые, как и Хелльмиг, залечивали раны в Карлсбаде.

Слышал о косых глазах варваров, об их презрении к смерти, а также об донимающих их болезнях и насекомых. Он боялся тех как чумы, как необузданной заразы — в любом случае, глубоко верил, что они являются ее носителями. Поэтому внимательно наблюдал за каждой крысой, которая бежал по тоннелю с «русской стороны», от Викторияштрассе — не падает ли, не плюется ли кровью и не корчится ли в муках.

Потому что не дано ему было видеть у грызунов симптомов заболевания, он проклинал свой собственный страх перед воображаемый чумой и стрелял в гневе в маленькие существа, не обращая внимания на робкие голоса подчиненных о необходимости экономии боеприпасов.

Теперь сделал то же самое. Видя крадущуюся крысу, выстрелил.

Через некоторое время рикошет гудел и свистел по стенам. Крыса ушла из жизни, что еще сильней рассердило Хеллмига. Прицелился еще раз, но не выстрелил.

Кто-то положил ему руку на плечо. Тяжелую и враждебную. Капрал вздрогнул, обернулся и увидел черную маску, едва прикрывающей обожженное, израненное лицо.

Хелльмиг крикнул. Ему показалось, что это тот самый вампир из его страхов.

— Нехорошо, капрал, так стрелять в полезные существа, — сказал старик. — Вы не задаетесь даже вопросом, какие они умные. А теперь к делу. Узнаете меня, капрал? Позавчера утром, пароль: Dum spiro.

— …spermo, — ответил капрал.

— Spero, капрал Хелльмиг, — улыбнулся Мок. — Когда я был в вашем возрасте, тоже думал только об одном. Узнаете меня?

— Да, узнаю, господин капитан. — Хелльмиг смотрел на Мока с тревогой человека, которого начальник застукал на растрачивании боеприпасов.

— У меня к вам несколько вопросов. — Мок посмотрел вверх, в сторону туннеля, откуда с потолка сорвалось несколько полос пыли. — В последние дни кто-то, кроме меня, пробирался на русскую сторону?

— Да, — ответил Хелльмиг и начал напрягать память. Ему понравилось, что этот высокий офицер «крипо» не делает ему никаких замечаний о расточительность, с которой стрелял по крысам. Он хотел как можно лучше и как можно точнее описать этих людей. — В субботу 14 марта я начал службу здесь. Вечером того же дня приехал какой-то кюбельваген[19]. Управлял им офицер в мундире СС. По-моему, лейтенант. Оберштурмфюрер СС. — Мок почувствовал себя, как много лет назад, когда нападал на след, когда чувствовал запах страха у животных, когда в поисках преступников он пронизывал воображаемым взглядом стены домов.

— Он был один?

— Нет, рядом с ним сидел его адъютант.

— Как он выглядел?

— Не присматривался к нему пристально. Мне показалось, что он спал.

— Спал?

— Так он выглядел. Он сидел не двигаясь на переднем сиденье, рядом с водителем, тем оберштурмфюрером СС, и имел закрытые глаза.

— Вы можете дать мне какую-то примету этого адъютанта? Большой, маленький, толстый, лысый, рыжий?

— Маленький, съежившийся. В дождевом плаще и капюшоне. Он спал.

— Хорошо, капрал. — Мока охватило такое нетерпение, что он почувствовал зуд в спине. — А теперь расскажите мне всю ситуацию. По порядку. Во сколько они приехали? Что они говорили? Отдавали вам какие-то приказы? Что вы ему ответили? Говорите все!

— Хорошо. — Три морщины на лбу были признаком интенсивной работы мозга. — Они приехали вечером. Я начал службу. Этот оберштурмфюрер СС был неприятный. Не такой, как вы. Кричал, отдавал приказы, не показал никаких документов, когда я их хотел посмотреть.

— По порядку, капрал. — Мок достал папиросы. — Говорите по порядку, потому что я перестану быть таким приятным, тем более что я не люблю крысоловов, — угрозу свою смягчил улыбкой и протянул капралу огонь.

— Они приехали вечером. Этот оберштурмфюрер крикнул, что едет на русскую сторону. Когда я предупреждал, что там опасно, он кричал на меня, что я от прослушивания как жопа… — Хелльмиг заколебался.

— Повторите каждое его слово, даже вульгарное. — Мок выпустил к потолку облачко дыма.

— Что я от прослушивания как жопа от сранья, — сказал Хелльмиг с явным неудовольствием. — Затем потребовал пароля и ответа. Я передал ему, потом он двинулся.

— Какой был пароль?

— Наш обычный. Пароль: «Холм Либиха», отклик: «Сахарный завод».

— Хорошо. Вы предоставили ему пароль, и что дальше? — Мок посмотрел на маленькую движущуюся тень под стеной.

— Он повторил их и подъехал ко входу в убежище. Не так, как вы. Вы тогда оставили мотоцикл и пошли пешком с другим господином. — Хелльмиг прервался и снова посмотрел на тень крысы.

— Говори о нем, не обо мне! И сосредоточься! — Мок чувствовал растущее раздражение.

— Хорошо. — Хелльмиг затушил выкуренную до половины папиросу, а остаток спрятал за ухо. — Подъехал к люку, и больше я ничего не видел. Слышал только грохот двери.

— Они оба вышли из кюбельвагена? — спросил Мок.

— Не видел. С моей позиции плохо видно. Лампочка над люком в убежище не горела так, как сейчас.

— Через какое время они вернулись? — Мок посмотрел на лампочку, которая выглядела как перевернутый череп.

— Вернулся только тот эсэсовец. Тот погиб.

— Говорите по порядку. — Мок чувствовал, что теряет терпение. С возрастом он становился все более нетерпеливым. Когда-то во время ночного допроса мог улавливать тонкие противоречия, играть закидыванием деликатной сети синонимов, улавливать слова, теперь с удовольствием ударил бы кнутом по этой тупой морде.

— Из люка вынырнул оберштурмфюрер СС, так? Забрался под брезент, так? Подъехал к вашей позиции, да? Был только он? Именно так и было, капрал?

— Да, так и было, — ответил Хелльмиг. — Подъехал к нам. Он был один. Сказал, что его адъютант наступил на мину и что нечего после него собирать.

— Что-нибудь показалось тебе странным? — спросил Мок. Он задавал этот вопрос всегда в конце. Он считал его наиболее важным фрагментом допроса. — Что-то было непонятно, что-то удивляет?

— Все, — ответил Хелльмиг. — Все было странно. От начала до конца.

— А что в этом всем было самое странное?

— То, что ему было весело.

— Когда и кому? — У Мока зазудела спина, как будто маршировала по ней колонна муравьев.

— Тому эсэсовцу было весело, — буркнул капрал. — А когда? Тогда, когда он говорил, что того разорвала мина. Тогда сушил зубы. А еще…

— Еще что? — спросил Мок.

— Сам адъютант был очень странный. Какой-то такой.

— Какой?

— Как педель. Словно накрашенный. Не знаю, впрочем.

Мок погасил папиросу о стену туннеля. Он знал, что то, что сейчас они сделают, будет трудно для капрала Хелльмигa, который — как можно было заключить из его молодого возраста и искренних реакций — недавно оказался в армии и, быть может, еще не стрелял в каких-либо живых существ, кроме крыс.

Может быть, капрал Хелльмиг никогда не видел трупа, не чувствовал трупного запаха.

А сейчас увидит труп, раскромсанный кусочками металла, тело, вздутое от газов, в окружении своих любимых грызунов. Посмотрит в лицо мертвеца и не увидит глаз, только две дыры, выгрызенные острыми зубками мелких животных. Как поведет себя капрал Хелльмиг — это было ясно. Но что он скажет, когда исторгнет из себя весь съеденный сегодня суп? Что тогда скажет молодой капрал? Кого опознает в гниющем теле? Маленького ли, съежившегося, сонного и накрашенного адъютанта таинственного оберштурмфюрерa СС?

— Пошли, — сказал Мок. — Мы заберем этот труп. Ни один немецкий солдат не может там сгнить. Он должен быть похоронен.

— Не советую, — Хелльмиг был в ужасе. — Я не могу. Никогда никого не хоронил.

— Пошли, — повторил Мок. — Мы все были могильщиками.

Они пошли, и все пошло так, как и предсказывал Мок. Даже помог капралу в извержении из себя несколько мисок супа. Все за одним исключением. У трупа глаза сохранились в первозданном виде. Хелльмиг уверял и бил себя в грудь, что никогда раньше не видел этого лица. Он клялся, что наверняка не был это адъютант эсэсовца.