Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, шесть утра

По полу квартиры Моков на Цвингерплац пробежала короткая дрожь. Это была легкая вибрация, вызванная характерными детонациями снарядов, метаемых с Шведницер Ворштадт минометами в сторону юга, откуда азиатские орды протискивались к крепости Бреслау.

Эберхард Мок поставил ногу на пол и почувствовал эту вибрацию. Интерпретировал ее как один из последних спазмов умирающего города. Через некоторое время раскачивался на кровати назад и вперед, вонзаясь взглядом в здание Городского Театра, видневшееся серым прямоугольником окна.

Небо над театром пересекалось неустанно полосами катюш и залпами гаубиц с далекой Грабшенерштрассе.

Поднялся тяжело и, шаркая неловко тапочками по пыльном полу, направился в ванную.

Там, опираясь обеими руками о стену, стоял над раскладным унитазом и без использования рук освободил организм от жидких токсинов, которые скопились в нем за ночь.

Как обычно, с неохотой и грустью вслушивался в редкие всплески и старческие хрюканья и, как обычно, с ностальгией вспоминал ночь, когда сорок лет тому назад вместе с другими студентами стоял на Вердербрюке и высокой, обильной струей отдавал Одре избыток пива, которым накачался по случаю сданного экзамена по древней истории.

Моя молодость пропала, думал он, подтягивая кальсоны, и она умерла вместе профессором Цихориусом, который очень вдумчиво спросил меня тогда о марше Десяти Тысяч под командованием Ксенофонта, умерла вместе с пепелищем кафе Кундла, где мы пили после экзамена, вместе с моей дорогой женой Софи, которая где-то странствует — от кровати до кровати, и даже вместе с моим лицом, которую осмолила горящая толь во время одной из тяжелых бомбардировок Гамбурга полгода назад.

Он снял с лица черную бархатную маску и взглянул на свое лицо в зеркале, пересеченном полукруглой трещиной, которые появились на нем после вчерашнего взрыва на парадной Шлоссплац.

Внимательно изучил поверхность стекла.

Вибрировало в регулярных интервалах.

Сквозь шум воды он услышал три взрыва на расстоянии.

Подвигал пальцами по бело-красным шрамам, которые были отмечены завидной регулярностью: их линии выходили из места, где жесткая с проседью щетина бороды превращалась в совершенно седую линию усов, как веер включая в себя щеки, чтобы сбежаться снова у крыльев носа, опалив по пути брови и ресницы у выпученных глаз.

Смотрел на глаза, цвет которых становился все более водянистым и неопределенным, и на седые волосы, которые обвивали голову волнами, но все сильнее редеющей сетью.

Еще три взрыва. Очень близкие.

В открытых дверях увидел свою жену Карен.

Он ожидал, что в ее глазах в тысячный раз найдет радость, которую сегодня утром проявила на известие, что ее Эби защитит от принудительных работ на строительстве баррикад и разборе домов.

Он увидел, однако, совершенно что-то иное. Тень отвращения. Редко встречала его без маски.

— Кто-то колотит в двери, Эббо, — сказала Карен.

В момент волнения была не в состоянии скрыть скандинавский акцент.

Белки ее маленьких глаз были практически незаметны. Сморщенные глазницы были заполнены большими выпуклыми глазами и голубыми некогда радужками.

— Я боюсь смотреть в глазок, Эббо. Может быть, это русские.

— Нет, это не русские. Мы не живем ведь на линии фронта. — Надел маску, шапочку и прикрылся халатом, как доспехами.

Он подошел к двери, прихватив по пути «вальтер» в кобуре, который всегда висел в прихожей. Когда приложил глаз к глазку, дверь сотрясли очередные удары. Он открыл дверь и сказал Карен:

— Не бойся, этот человек тебя не изнасилует. В отличие от руссов, не садится на все, что движется. — Он увидел слезы, появившиеся в глазах Карен, и крикнул, когда она уже убегала в освобожденную им ванную: — Я не хотел тебя сейчас обидеть!

— Сейчас? Ты сказал: сейчас? — спросил мужчина, стоящий на пороге.

Он был одет в потертую железнодорожную шинель и фуражку со сломанным козырьком. От него пахло алкоголем.

— Ты меня, ублюдок, двадцать лет назад обидел, когда отказался от расследования в деле смерти моего Эрвина!

— Если поточнее, еще не прошло двадцати лет, — буркнул Эберхард Мок, впуская в квартиру своего старшего брата Франца.