Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, половина седьмого утра

Первым прервал молчание Эберхард:

— Почему ты меня оскорбляешь в моем собственном доме?

— Не извиняюсь. — Франц закурил папиросу и наполнил комнату вонючим дымом. — Ты не чувствуешь себя оскорбленным. Если бы так было, то ты бы меня не впустил.

— Я впустил тебя, потому что ты мой брат. Ты посещаешь меня после многих лет с оскорблением на губах.

— Ты прежде всего герой, Эби. — Франц затушил папиросу в ороговевших пальцах и спрятал окурок в внутреннем кармане железнодорожной шинели. — Чувствуешь себя героем, Эби?

— Дай сигарету и перестань бредить, — тихо сказал Эберхард.

Франц не выполнил ни одной из просьб своего младшего брата. Он вынул из пиджака тщательно сложенный выпуск «Schlesische Tageszeitung» и начал читать, часто при этом заикаясь:

«Гауптман и полицай-гауптштурмфюрер, 62-летний Эберхард Мок, известный в двадцатые и тридцатые годы криминальный директор Президиума Полиции в Бреслау, проявил большой героизм во время варварской бомбежки в Дрездене в феврале этого года.

Как пациент, лечащий тяжелые ожоги лица в одной из дрезденских больниц, спас из горящего здания больницы госпожу Эльфриду Беннерт, дочь ординатора, доктора Эрнеста Беннерта.

Сам при этом получил значительные телесные повреждения. Бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг, в замещение фюрера, лично отметил Гауптман-и-гауптштурмфюрера Мока крестом за военные заслуги. В отношении сложившейся ситуации народный суд в Бреслау постановил прекратить производство в отношении капитана Эберхарда Мока в связи с делом Роберта с 1927 года.

Решение суда следует рассматривать как наисправедливейшее. Героический немецкий солдат, спасающий молодую немецкую девушку, выносящий ее на собственных руках среди огня и бойни, заслуживает наивысшей похвалы и освобождения от давно устаревших, нанесенных или необоснованных обвинений».

Франц перестал читать и повторил вопрос:

— Ты чувствуешь себя как герой, Эби?

— Да.

Эберхард втянул глоток превосходного зернового кофе «Seeliga», а потом медленно снял с лица маску и бросил ее на стол. — Всегда при утреннем бритье я чувствую себя как герой.

— Ведь ты не бреешься, отрастил бороду. — Лицо Эберхарда показалась Францу похожим на лицо некоего смертника, которого переехал поезд несколько недель назад: выпученные глаза и губы, растягивающиеся среди шрамов.

— Ты выглядишь как настоящий герой. Как отважный путешественник из Африки. Жаль, что не читала этой статьи моя Ирмгард. Она так тебя любила, Эби. Может быть, даже больше, чем меня. Она говорила всегда: «Жаль мне Эби, что не нашел себе хорошую женщину, такой рослый парень». Может, и сама жалела, что не имеет такого мужа, как ты. Хотя теперь, наверное, не хотела бы смотреть на тебя. Смотрят на тебя еще женщины так же, как когда-то? Улыбаются еще тебе?

Эберхард свернул себе папиросу и ждал, пока карамельная конфета растечется у него во рту. Ждал, пока перестанет потеть в холоде утра, пока пот перестанет смачивать куски кожи на лице и соль начнет жечь обожженные толью кратеры. Он ничего не сказал и ждал, пока Франц сменит тему.

Тот, однако, до сих пор говорил о своей жене Ирмгард.

— Любил ее, а, Эби? — раскрошил окурок на газету, табак всыпал в длинную трубку и поднес к нему спичку. — Нравилась тебе моя жена? Сохрани ее в памяти такой, какой она была, потому что уже ее не увидишь.

Эберхард молчал и все ждал, пока Франц расскажет ему цель своего визита.

Он перестал потеть, но чувствовал сильное напряжение. Сосал конфету, кончиком языка коснулся своих довольно многочисленных собственных и столь же многочисленных искусственных зубов и вспоминал о своем довоенном дантисте, докторе Морице Цукермане, который был последователем учения священника Себастьяна Кнейппа и всем советовал водную стихию, прежде чем оказался в темной долине сынов Еннома — в Аушвице.

— Два года назад, внезапно, однажды ночью. — Франц задрожал, как стекла с наклеенными полосками бумаги в форме буквы Х. «Органы Сталина» проснулись совсем. — Она села в постели, начала шарить по голове, потом петь. Сошла с ума. Она говорила еще о смерти Эрвина и о тебе, Эби. Проклинала тебя за смерть нашего ребенка. Ты знаешь, что значит проклятие сумасшедшего? Оно всегда работает, так говорил наш покойный отец.

— Ну, так пусть сбудется это проклятье! — Эберхард положил массивные руки на стол. — Ни о чем другом и не мечтаю!

— Ты герой, ты не можешь умереть скверно, как того хотела эта ненормальная, моя жена. Впрочем, это проклятие было такое, что… — Франц положил локти на стол и раскашлялся, пока забренчала паутина фарфора.

— Ты пришел ко мне спустя годы, Франц, — Мок обратно надел маску и закурил папиросу. Где-то рядом грохнули гаубицы, — чтобы рассказать мне о своей жене. Хуже всего, однако, то, что не закончишь. Что с ней в конце концов стало?

— От таких, как она, очищают теперь наш народ. — Франц вздохнул. — Они забрали ее. После недели ползания. Когда не мылась и пахла как сволочь.

— Ты, похоже, болен, Франц. — Эберхард с заботой подошел к брату и положил ему руки на плечи. — Этот кашель ничего хорошего. — Он повернул голову от воняющего водкой дыхания.

— Подумай, старик, она сошла с ума и болтала глупости, ведь я нашел убийцу Эрвина. Это был…

— Не неси бред, это не был тот, которого ты поймал. — Франц встал, вынул из кармана брюк сложенный пополам лист машинописной бумаги и бросил ее на стол.

— Взгляни!

Эберхард прочитал несколько раз и пошел в спальню, дав служанке распоряжения относительно гардероба. Не обратил внимания на молящие, заплаканные глаза своей жены Карен. Не заботился теперь о состоянии ее духа, о насилующих немок азиатов, о гибели города, о своем обожженном лице. Больше всего его теперь интересовал запас боеприпасов для «вальтера».