Тут же у него возник новый вопрос:
— Скажите, кроме ампутации бедра, какой процент тугоподвижности поврежденных суставов?
Вопрос простой, но данных для ответа у меня не было, что я и сказал. А Гирголав начал излагать свои мысли по поводу таких ранений, новые для нас и важные для нашего дела.
— Да, — говорил он, — лечение последствий иммобилизации (т. е. неподвижного состояния конечности) — дело трудное, но тем не менее есть основания надеяться на успех в 10 процентах. Остеомиелиты бедра, несмотря на их упорство, также при надлежащем лечении смогут быть процентов на 20 излечены, особенно принимая во внимание ту малую активность хирургов тыла, которая была установлена на последнем госпитальном совете.
Восстановительная хирургия очень нужна на войне, и то, что как бы мимоходом рассказывал о ней Семен Семенович, было очень существенно для нас. Он отметил далее:
— Неправильно сросшиеся переломы и ложные суставы требуют чаще всего оперативных вмешательств, однако эффект от них мы ожидаем скромный — менее 7 процентов. Повреждения мягких тканей в подавляющем большинстве случаев представляют собой повреждения нервов. Практика показывает, что хотя на успех можно рассчитывать в 40 процентах, однако сроки лечения весьма значительны.
Я видел, что генерал уже немолод, устал с дороги, вероятно, голоден, поэтому предложил завтрак. За столом продолжался разговор, начатый Гирголавом. В заключение он подчеркнул, что история поставила нас, советских военных врачей, на особое место. Мы теперь убедились, что оказались впереди военных врачей наших врагов, хотя германская медицинская наука всегда была весьма высока. Мы имеем силы стать в военно-полевой хирургии на первое место и впереди англичан, американцев. Если всех воинов Красной Армии, сказал он, вдохновляет мужественный образ Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, то нас, военных медиков, еще и образ великого русского хирурга Николая Пирогова.
Потом знакомили профессора с госпиталем. Начали с приемно-сортировочного отделения. В этот момент привезли раненых. Как всегда, началась их сортировка и санитарная обработка, людей кормили и размещали по отделениям. Генерал внимательно слушал доклад старшего лейтенанта медицинской службы З. В. Савогиной, он задавал вопросы и получал от Зои Васильевны четкие ответы. Так мы осмотрели почти всех раненых.
Семену Семеновичу понравилась кригеровская система для носилочных раненых.
— Умно придумано, — бросил он, — в три раза увеличивает площадь, и раненые лежат не на полу, а как в купированном вагоне.
Понравилась ему поточная система приема раненых. Здесь же он задал вопрос начальнику фронтового эвакопункта полковнику Барсукову, находившемуся в это время в нашем госпитале в связи с приездом заместителя главного хирурга Красной Армии:
— Скажите, Михаил Иванович, во всех госпиталях так организован прием?
Тот, несколько помедлив, сказал:
— Здесь мне нравится. Все продумано, все сделано для облегчения ухода за тяжелоранеными. В любой момент может быть оказана квалифицированная помощь. В других госпиталях многого не хватает.
Мы пошли в госпитальные отделения. Во время обхода Гирголав возвращался к вопросам восстановительной хирургии, соразмеряя все виденное им с требованиями этого большого дела. Он подчеркивал, что надо всемерно предупреждать инвалидность.
— Посмотрите, что получается при ранениях лица с повреждением кости, — говорил профессор, — контрактуры и неправильно сросшиеся переломы дают 30 процентов всех уволенных по повреждениям лица, а остеомиелиты — 35 процентов. Не меньше уволенных по поводу повреждения периферических нервов. Возьмем для примера различные повреждения плеча. Общее число уволенных со службы из-за них составляет 11,8 процента. Это само по себе уже много. Но если посмотреть, какие ранения плеча окончательно выводят из строя воинов, то оказывается, что 98 процентов из этого общего числа уволено вследствие повреждений периферических нервов. Между тем такие повреждения в значительной своей части поддаются восстановлению, поверьте. Об этом свидетельствует практика. Поэтому реставрационная работа приобретает здесь исключительно важное значение. Она должна найти себе организационное разрешение в структуре восстановительных госпиталей.
Мысль о создании специализированных восстановительных госпиталей пришлась по нраву всем нам. Мы думали и о том, что вообще каждый хирург должен побольше заботиться не только о спасении раненого от гибели, но и о возвращении ему полноты сил, а с ней боеспособности или, по крайней мере, трудоспособности.
Мы обсуждали эту проблему, делая в то же время полезные практические выводы для себя, своей работы. Семь дней Семен Семенович находился в госпитале, знакомился с ранеными, приглашал на собеседования ведущих хирургов других госпиталей, и забота о расширении и совершенствовании восстановительной хирургии все шире распространялась среди медиков фронта.
Провожая заместителя главного хирурга, все мы думали о том, что этот спокойный седой ученый, с мягкими манерами истинного ленинградца, отлично знает свое дело, полон творческого огня, способен разжигать такой огонь и у многих, кто его слушает.
Пребывание какой-либо медицинской знаменитости, пусть и не очень длительное время, в любом госпитале, в любом отделении всегда отражается положительно на настроении персонала, раненых и больных, способствует улучшению дела хотя бы тем, что порождает новые надежды, стимулирует естественное желание блеснуть перед светилом, ну и, конечно, тем практически ценным, что привносит в устоявшуюся работу свежий человек, особенно когда он высокоавторитетен. Нет на моей памяти исключений из этого правила, если не считать небольшого инцидента, имевшего место у нас в госпитале, причем инцидента не столько печального, сколько конфузного, с моей точки зрения.
На следующий день после отъезда в Москву заместителя главного хирурга Красной Армии генерал-лейтенанта медицинской службы профессора С. С. Гирголава, оставившего о себе добрую память у всех работников и обитателей госпиталя, мой непосредственный начальник из вышестоящей фронтовой инстанции вдруг сделал мне впервые внушение, почти что взбучку. Правда, я выступал в этой процедуре лишь как смежное звено — гневный пыл моего шефа был обращен в основном против одной из моих подчиненных, ординатора третьего хирургического отделения военврача 3-го ранга В. А. Золотухиной, но я-то отвечал за нее, как и за каждого из нескольких сот служащих госпиталя.
Так что же, собственно, натворила Золотухина? А она, оказывается, во время последнего осмотра генералом ряда раненых в третьем отделении, за несколько часов до его отъезда, пребывала на своем посту с подкрашенными губами и явными признаками маникюра. Сам генерал, надо сказать, то ли не заметил этого, то ли не придал этому значения, а может быть, чуть улыбнулся в душе по поводу легкого косметического изыска военврача 3-го ранга в свободный от операций день. Да вот полковник из санитарного ведомства фронта был потрясен…
Обстоятельно и сурово изъяснив свои эмоции, он поручил мне сделать соответствующее внушение товарищу военврачу, доведя до ее сознания всю непозволительность проступка.
Приказ есть приказ. Я изложил нарушительнице в общих чертах указание начальствующего лица. Она покраснела, как девочка, до корней волос и произнесла глухо: «Извините», — что также было не по форме. Присутствовавший при этом Ю. С. Мироненко, наш взыскательный ведущий хирург, вынул изо рта трубку, с которой не расставался в свободное время, и стал сердито вертеть ее в руках и усердно разглядывать.
Я еще долго в тот день ощущал крайнюю неловкость от этого инцидента. Мне вспоминалось, как хорошо держится с больными Вера Алексеевна в свои 24 года — с сердечной распахнутостью и в то же время с естественным достоинством, внушающим уважение; как легко, не задумываясь, поделилась она недавно своей кровью с оперируемым, когда потребовали обстоятельства; как быстро вошла в свою ответственную роль за операционным столом на первом же послеинститутском году, еще не окончившемся, кстати. И еще раз подумалось: до чего же все-таки они молодцы, наши госпитальные медички с дипломом и без него.