Это было уже по второй половине дня, начавшегося для нас с рассветом. Талмуд изрядно устал, да и годы давали знать о себе. Пришел он ко мне и говорит:

— Товарищ майор, поступил молодой солдат с ранением сердца, попрошу вас прооперировать его, я буду помогать.

Это было так не похоже на нашего ведущего, всегда бравшего на себя самое трудное, что я, не удержавшись, спросил:

— Как вы себя чувствуете?..

— Неважно. — И добавил: — Прошу вас, пошли оперировать. — Был он бледен, понур.

— Может, отдохнете? Я попрошу Кеворкова…

— Что вы, что вы! Пошли…

Я внимательно посмотрел рентгеновский снимок, мысленно представил себе ход раневого канала. Потом с помощью переносного рентгена мы с Залманом Теодоровичем осмотрели на экране аппарата сердце раненого. Довольно четко было видно, как осколок размером примерно два на полтора сантиметра перемещается вверх и вниз в унисон с сокращением левого желудочка сердца. Сошлись во мнении, что этот осколок находится в толще мышечного массива желудочка, который обеспечивает артериальной кровью весь организм. Обсудили технику проведения операции, подготовили операционное поле, дали наркоз и приступили к осуществлению намеченного плана.

Прежде чем приступить к последовательному изложению хода этой операции, автор просит читателя учесть следующее: все, о чем идет речь ниже, свершилось, естественно, при предельном напряжении всех сил врача и его помощников, на том взлете энергии и чувств во имя спасения человека, когда самое невозможное представляется возможным — и нередко становится им. Так, как произошло и в этом случае.

А шло все в следующем порядке. Когда мы расширили узенький канал, через который осколок прорвался в сердце, и удалили прилегавшее к сердцу ребро, закровоточила внутренняя грудная артерия, поврежденная при ранении. Кровь брызнула мне в лицо, на маску. Мы с Талмудом, работавшим в качестве ассистента, быстро наложили зажимы на верхний и нижний концы этой артерии и перевязали ее. При осмотре раны натолкнулись на какую-то мягкую ткань, издававшую неприятный запах, удалили ее: это был кусочек одежды раненого.

Оставалось главное — вытащить осколок, который нам удалось нащупать. Решили наложить матрацный шов на стенку левого желудочка, затем удалить металл. Но только я его захватил правой рукой с помощью специального инструмента, из сердца ударила струя крови и залила рану. Мгновенно указательным пальцем левой руки я закрыл отверстие в желудочке и почувствовал, что мышца, как жом, охватывает мой палец. Талмуд тут же стал стягивать кетгутовый матрацный шов, а я вытягивал палец из раны. По мере его удаления и одновременного стягивания матрацного шва все меньше и меньше становилась проникающая рана в сердце.

Наконец были наложены дополнительные швы на сердечную мышцу и затем на наружную оболочку сердца. Операционная сестра Мария Николаева начала переливать кровь. В ране был распылен сульфидин. Наложили направляющие швы, вставили стерильную марлевую полоску (турунду), и на этом операция была закончена.

Вечером температура у раненого поднялась значительно выше нормы. Это было естественно. Главное то, что он смотрел на нас, в молодых глазах его светились радость, живой интерес ко всему, что происходило вокруг, в частности и к нам. К ведущему хирургу воротилась его импозантность, он что-то говорил Морозову. Я просто глядел на него, ощущая покой, который сопутствует полному счастью.

Через неделю нашего пациента эвакуировали на самолете в Ташкент для дальнейшего лечения. Да, забыл сказать, что ему шел только 20-й год, он был рослым, широкоплечим парнем на загляденье. В госпитальной сутолоке мы не раз вспоминали о нем, жалея, что не знаем, как его дела.

А несколько месяцев спустя, осенью 1944 года, когда наш «полевой подвижной» ушел далеко от места той операции, меня разыскал конверт из Ташкента. В нем лежала газета на узбекском языке, сложенная вчетверо, с красной карандашной меткой на одной небольшой статье. Набранная крупно, она открывала вторую полосу газеты. Узбекского языка я не знал, пригласил в помощь одного выздоравливающего из тех мест, который оказался учителем.

Статья была озаглавлена «Как я после ранения возвращаюсь на фронт» и подписана: Морозов. Речь шла о том, как в бою был ранен в самое сердце молодой солдат и как в ХППГ № 138 его спасли от смерти начальник госпиталя и ведущий хирург. Затем шли добрые слова о ташкентских врачах и сестрах, которые довели его до полного выздоровления. Кончалась статья так: «Мне спасли жизнь и вернули здоровье, я снова получил счастье бить фашистских извергов».

По мере продвижения советских войск в глубь территории, находившейся долгое время под оккупацией врага, у нас стали появляться раненые партизаны. Одного из них, помнится, привезли в ХППГ № 138 раненным в живот, что уже само по себе плохо. А тут еще прошло немало времени после ранения. Ведущий хирург З. Т. Талмуд вместе со своими помощниками, приложив немалые усилия, вывел все же партизана из состояния шока, пребывание в котором равнозначно тому, что «побывать в гостях у смерти», как говаривали тогда. Затем ему была сделана операция.

Но это его, казалось бы, не спасало: началось воспаление брюшины (перитонит), до недавних пор слывшее неизлечимым. Медики не складывали оружия. Врачи появлялись у его койки и днем и ночью. Применялись все известные методы лечения, чтобы поддерживать в нем еле теплившийся огонек жизни.

За этой упорной борьбой со смертью неотрывно следили не только медики и остальные раненые, но и семья партизана — его жена и двое детей, приехавшие навестить отца и мужа и поселившиеся неподалеку от госпиталя. Чтобы утешить детей, отвлечь внимание от страдающего отца, сестры одаряли их конфетами, а раненые мастерили им незатейливые игрушки. Так прошла первая неделя. А потом состояние партизана стало постепенно улучшаться. Через несколько недель ему разрешили выписаться под наблюдение местного врача. Ликовали дети, опять плакала жена — уже от радости, праздничное настроение было у всех. Врачи говорили полушутя-полувсерьез, что «двух-трех таких поединков с Костлявой будет достаточно, чтобы поставить на ноги добрую половину всех наших лежачих». Не углубляясь в подобные подсчеты, могу все же засвидетельствовать, что оптимистическое воздействие госпитальных побед было действительно внушительно.

Тем временем Красная Армия продолжала неустанно продвигаться вперед по всему огромному фронту в тяжелых боях с фашистскими захватчиками. В результате одного из стремительных и победоносных маневров, проводимых по приказу Верховного Главнокомандования, 4-я ударная оказалась по соседству с Ленинградским фронтом, сомкнулась с ним правым флангом. А у ленинградцев, неподалеку от линии соприкосновения с нашей армией, дислоцировался сортировочный эвакогоспиталь № 1170, и там находился в очередной командировке С. С. Юдин. Прослышав об этом от товарищей из штаба фронта, я поспешил установить точный адрес госпиталя. А обнаружив, что это совсем рядом, неподалеку от Пскова, в нескольких десятках километров от нас, поехал туда на несколько дней с благословения начальства. Эта командировка имела для меня большое познавательное значение.

Интересно и полезно было увидеть вновь, как действует выдающийся хирург у операционного стола. Кстати говоря, он выезжал на разные фронты в качестве старшего инспектора Главного военно-санитарного управления, что обязывало его к проверке состояния дел и инструктажу на местах, но отнюдь не к каждодневной изнурительной работе со скальпелем в руках. Однако его хватало на все. Несмотря на всяческие трудности, он продолжал практически делиться своим опытом с войсковыми хирургами. С. С. Юдин показал новые операции на бедрах и суставах, на органах брюшной полости. Вместе со многими я наблюдал ряд проделанных им хирургических обработок ранений бедер и более сложных операций и снова убедился в том, что это была работа высшего класса, наиболее полно и точно отвечающая смыслу хирургического лечения на войне.