Бреслау, суббота 30 июня 1923 года, полдень

Клара Мензель и Эмма Хадер были ровесницами и имели за собой подобный жизненный опыт. Они происходили из маленьких нижнесилезских городков, из жалких, бедных семей ремесленников, в которых денег не хватало только на пиво и самый дешевый табак для отца. Пены и порошки разрушали красоту их матерей, а алкоголь вызывал обширные рубцы и узлы в печени и поджелудочной железе их отцов. Когда началась Великая война, их мобилизовали, а они сами, как и их многочисленные братья и сестры, остались на иждивении измученных матерей. В начале войны девочкам было по восемнадцать лет, и они окончили профессиональное училище. Клара стала портнихой, Эмма — кухаркой. Это было первое из двух различий в их curriculum vitae[4]. Вторым и последним были их дефлораторы. Кларой овладел кузен инвалида войны, Эммой — не родственный с ней пятидесятилетний пастор из Франкенштейна. Потом уже были одни сходства. Обе уехали в столицу Силезской провинции, чтобы в Бреслау начать новую жизнь. Обе были реалистками и не верили, что будет устлано розами. Они ясно сказали это друг другу, когда случайно встретились в какой-то забегаловке и решили для экономии снять вместе комнату. Однако они не ожидали, что Бреслау будет таким негостеприимным. Когда они потеряли очередную работу и не имели денег на каморку, они подчинились ходу событий и приняли довольно нетрадиционное эротическое предложение владельца дома. После домовладельца появились другие мужчины и на этот раз обычные эротические предложения. Затем тронулась целая лавина: первая гонорея, первый сутенер, первая запись в реестре отдела нравов Полицайпрезидиума. Шли годы. Кларе Мензель и Эмме Хадер достигли тридцатилетия и поселились в надодранской метрополии.

Летом они чувствовали себя лучше всего в кафе Франка на Матиасплац, 1, только что открывшемся. К его уютному и прохладному интерьеру они уходили из своей квартиры на чердаке дома на Матиасплац, где с утра до раннего вечера палило солнце, в раковине и в кувшине с водой плавали утонувшие за ночь клопы, а толстые, блестящие мухи, оглупевшие от жары, обивались о потолок. Здесь, в кафе Франка, не было мух или клопов, за стеклом громоздились пирожные, в буфете хлестали маленькие фонтанчики лимонада, сверкали курганы мороженого «Lagnese» и шипели сифоны. Рядом с ними сидели вежливые журналисты из нескольких близлежащих редакций и культурные ученые с агрономической станции, расположенной в этих же воротах. Редко когда людям нравится свое бюро. Кларе и Эмме нравилось.

Они сидели теперь за столиком, пили кофе, курили папиросы и притворялись сами перед собой, что не испытывают ни малейшего желания на сладкое. Они не могли позволить себе его по двум причинам. Во-первых, их сутенер Макс Негш оплачивал им у Франка только четыре кофе в день, а за все остальные приходилось платить из собственного кармана, во-вторых, обе вынуждены были особенно ухаживать за средствами труда — своими собственными телами — и не допускать значительных округлостей, которые любили лишь очень ограниченное число клиентов. Поэтому они сидели молча и улыбались друг другу, слушая из патефона сладкое двухголосье Ильзе Марвенги и Эжена Рекса в песне о девичьем сердце, которое где-то затерялось.

Не только они улыбались в этот знойный июньский полдень. Улыбка расцвела на изуродованном шрамом лице Максима Негша, когда он в своем белом пиджаке с короткими рукавами и в белом кашне вошел в полутемное помещение. Одной рукой он помахал своим подопечным, другой подозвал кельнера.

— Доброе утро, мои дорогие, — он наклонился к одной и другой и провел губами по их щекам. — Прекрасная погода, не правда ли?

— Правда, — хором ответили они.

— Прекрасный день, хороший день, — Негш встал и очень внимательно осмотрел пирамиды печенья. Он был не намного выше бара. — Хорошо для всех нас. Для вас и для меня.

— Что, какой-то клиент? — спросила Клара.

— Это нормально, что в этом хорошего? — зевнула Эмма, словно Клара получила утвердительный ответ на свой вопрос. — У нас клиенты каждый день. Мы больше не такие последние!

— Радуйтесь, девушки! — крикнул Негш. — Что с того, что у вас каждый день клиенты? Каждый день настает день, и этому тоже надо радоваться! Мне бокал коньяка, мой малыш, — сказал он кельнеру, который стоял возле них уже довольно долго. — А для моих дам две шарлотки со взбитыми сливками и две чашки мороженого.

— А можно заказать что-нибудь другое? — спросила Эмма с невинной улыбкой. — Я не люблю шарлотку.

— Ну конечно, — пробормотал Негш без энтузиазма и помахал ногами, которые не касались пола.

— Пожалуйста, секач от Микша, — взмолилась Эмма. — И для Клары тоже.

— Столько сегодняшнее задание не стоит! — рявкнул Негш и обратился к официанту: — Подай, дорогой, этим дамам то, что я заказал раньше.

— Да, — ответил кельнер и отплыл к бару.

— Это поручение очень хорошее, — криво улыбнулся Негш, словно хотел скрыть грубость. — Но не настолько дорогое, как секач от Микша. Шарлотки хватит.

— За сколько, когда, где и кто? — равнодушно спросила Клара, градуируя вопросы в соответствии с их важностью.

— Что-то вроде как с теми молодчиками? — в голосе Эммы задрожала тревога.

Прежде чем Негш успел ответить на эти фундаментальные вопросы, появился официант с подносом и накрахмаленной до жесткости салфеткой. Клара и Эмма, не дожидаясь ответа своего опекуна, вонзили ложки в ледяные шары, вгрызаясь в них каньонами и кратерами. Давно они не ели такого хорошего мороженого. Должно быть, это был действительно особый заказ. За три года, то есть с того момента, как Малыш Максио распространил над ними опеку, только два раза он был так щедр к ним. Впервые, когда более года назад за один вечер они позволили двадцати старшеклассникам из гимназии Святого Иоанна сдать настоящий экзамен на зрелость. Вот тогда-то он и поставил им секач от Микша. Эмма, когда она вспомнила этих грубых, немытых и неосознанно жестоких выпускников, ощутила недоброе, и она отложила ложку. Она не могла забыть заплаканное и разъяренное лицо одного из них, когда высмеивала его скукоженную мужественность. Другие не плакали. Они были решительны и не стеснялись причинять боль. Она помнила их решимость и презрение. Она представила себе, что завтра — как и тогда — будет спускаться по лестнице с четвертого этажа на широко расставленных ногах.

— Говори, Макс. — Клара прекрасно чувствовала беспокойство подруги.

— Я отвечаю на твои вопросы, пышечка. — Негш отпил полстакана коньяка. — За десять миллионов марок, из которых только двадцать процентов для меня, а не половина, как обычно. Когда? Через час. Где? Гартенштрассе, 77. С кем? Один парень. Возбужденный, как осел. Он говорит, что знает вас, что вы были очень хороши…

— Ты еще не сказал, что нам делать за такую большую сумму. — Эмма все еще была озабочена. — Может, надеть пикельхауб?

— Это было бы интересно! — Негш громко рассмеялся. — Нет, ничего такого! Это мелочь. Поиграйте в Сафо. И все. Это мелочь для вас. Ведь вас все называют «попугаями-неразлучниками». Я уверен, вы не раз делали это вместе. У себя, там, на чердаке. Просто для забавы, от скуки… А теперь вы сделаете это за большие деньги. Парень сначала будет смотреть, а потом присоединится к вам. Он уже заплатил мне. Хотите увидеть эти деньги? — Сказав это, он достал из огромного пухлого бумажника пачку банкнот и положил их на стол. — Вот, вот ваша часть. Я даю вам заранее, из собственного кармана. Я сам заберу свою позже. Видите, как я вам доверяю, видите, как вас люблю?

Клара и Эмма даже не посмотрели на деньги. Хотя и не заканчивали классическую гимназию, они прекрасно знали о сексуальных наклонностях древней поэтессы с Лесбоса и ее юных воспитанниц. Они также узнали на практике такое поведение, когда несколько лет назад за щедрый гонорар были приглашены на какой-то дамский прием. Он оказался каким — то богослужением, полным декламации и иноязычного пения, а присутствовавшие на нем дамы — одурманенные и укрытые под капюшонами — стали развратными и агрессивными. Клара и Эмма бежали с этого приема темной ночью и долго лечили синяки и ожоги на своих телах.

— Нет, — жестко ответила Эмма, — засунь себе в задницу эти деньги. Мы не берем этого.

— Предупреждаю тебя, — прошипел Малыш Максио, резко вставая из-за стола. — Если ты не примешь от меня этого поручения, я передам тебя под опеку Георга Ножовника. А знаешь, что делает Георг непослушным девочкам? Знаешь, почему у него псевдоним «Ножовник», ты знаешь, тупая корова, или нет?

— Мы не боимся ни тебя, ни ножа, — дерзко ответила Эмма. — Когда мы начали работать на тебя, ни о каких извращениях речи не шло. Это должно было быть нормальным фику-мику женщины и мужчины. В качестве альтернативы «надувание воздушного шара» и «вход с кухни». Это то, что делают все девушки.

Макс Негш долго смотрел в глаза Кларе и Эмме. Наконец он понял. Это был вопрос уважения, дружбы и доверия. Он должен проявить к ним уважение, теплые чувства и щедрость. Особенно щедрость.

— Мой милый! — крикнул он кельнеру. — Принеси, пожалуйста, этим дамам то, что они заказывали вначале! И три бокала кафедрального ликера от Галевского! Самого дорогого! А теперь еще раз поговорим, — обратился он к своим подопечным. — По-дружески и спокойно.