Мысль о руках Сета на мне заставляет меня содрогнуться. Если он там с моим отцом…

Мое дыхание учащается.

— Стефани? Ты с нами?

Голос Ди проникает в мой мозг, но я не могу оторвать глаз от фургона.

Отсюда, из-за яркого света уличных фонарей на окнах, я не могу сказать, сидит ли там кто-нибудь, а тем более кто-то из Его Святого Мира. С этого расстояния я не вижу номерного знака.

Женщина торопливо переходит улицу и садится в фургон. Она одета в мини-юбку и шлепанцы. Я почти смеюсь от облегчения.

Женщин не выпускают из Колонии, а даже если бы и выпускали, никто из них не надел бы ничего подобного, если бы не хотел провести месяц в изоляции.

Или еще хуже.

— Стеф, — громко говорит Ди.

Я отстраняюсь и сосредотачиваюсь на ней, ерзая.

— Извините. Удостоверение личности. Спасибо, мэм.

Ее взгляд останавливается на моих руках, она смотрит туда, куда я только что смотрела, а затем хмурит брови. — Ты в порядке? Ты выглядишь так, будто только что увидела привидение.

Я облизываю пересохшие губы. — Я в порядке. Я просто отвлеклась.

Отвлеклась? Это еще мягко сказано.

Она смотрит на меня с минуту, и расчетливость в ее глазах заставляет меня поежиться. Она пытается меня раскусить. Складывая мое странное поведение вместе со всем остальным, что не сходится во мне.

Дело в том, что у меня нет удостоверения личности, без которого большинство людей снаружи не могут работать. Тот факт, что я не знала разницы между Отверткой и Кровавой Мэри до того, как она наняла меня. Тот факт, что я продолжаю бояться теней. И что я была бездомной, когда она нашла меня.

Ни одна из этих вещей, скорее всего, сама по себе не привлечет внимания, но каждый раз, когда я так лажаю, я не могу избавиться от чувства, что она видит все мои секреты, написанные у меня на лбу.

Я не принадлежу этому месту.

Я не одна из вас.

Я в бегах.

— Ну, если ты в порядке. Хорошо, беги. Переоденься и помоги Монике, прежде чем она пошлет поисковую группу. Мне пора идти. Не хочу опаздывать на день рождения Дизеля.

Забота обо мне заставляет меня улыбаться так же сильно, как и имя. Это еще одна забавная вещь в ней. Она знает парней с интересными именами, такими как Дизель, Арсон (прим.пер.: здесь игра слов, так как Арсон (arson) с английского переводится как поджигатель) и Скар (прим.пер.: здесь игра слов, так как Скар (skar) с английского переводится как шрам). Это очень забавно.

— Мэм?

Ди берет свою джинсовую куртку, на которой больше заплат, чем на джинсовой ткани, со спинки стула и надевает ее. — Да, малыш?

— Вы собираетесь уволить меня?

— Нет. Мне нужны люди, а ты хороший работник. Но больше не опаздывай, ладно? — Она выдергивает свои розовые пряди волос из-под воротника куртки и присоединяется ко мне в дверях.

Преданность к ней растет, и мое горло сжимается. Она дала мне слишком много. Я бы обняла ее, но что-то подсказывает мне, что Ди не любит обниматься. — Благодарю вас, мэм.

Она фыркает. — Прекрати это делать. Ты заставляешь меня чувствовать себя старой. Зови меня Ди, или я уволю тебя.

Я ухмыляюсь, и все страхи и сомнения этого вечера улетучиваются. — Ладно… Ди.

— Гораздо лучше. — Она похлопывает себя по карманам. — Где, черт возьми, мои гребаные ключи? О, только не опять.

Внезапно я вспоминаю о том, что произошло несколько дней назад. Ди оставила ключи в машине и разбила окно со стороны водителя бейсбольной битой. Нет, это действительно не та женщина, чью плохую сторону вы хотели бы узнать.

— Ах. Вот они. — Она достает ключи и качает головой. — Клянусь, если бы моя голова не была прикреплена к плечам, я бы забыла ее где-нибудь. Ладно, мне пора идти. Если я опоздаю, Снейк мне задницу надерет.

Снейк — ее муж. Я не могу себе представить, как будет выглядеть парень с таким именем (прим.пер.: здесь игра слов, так как Снейк (snake) с английского переводится как змея). Я представляю себе человека с лицом ящерицы, и этот образ почти смешит меня.

Ди уходит, и через несколько минут, одетая в форму, я выхожу в зал.

Ненавижу эту форму. Черная юбка такая короткая, что едва прикрывает мой зад. Малиновая рубашка с глубоким вырезом так тонка, что сквозь нее видны мои соски. Черные каблуки, которые Моника называет туфлями, заставляют меня чувствовать себя так, будто я хожу на ходулях.

А еще у меня на шее ошейник-колье. Это полоска кожи с серебряными заклепками и поводком, свисающей спереди. Я чувствую себя так, словно на мне собачий ошейник.

Учитывая, что вершиной женской моды в Колонии были босые ноги, шляпки и унылые, бесформенные платья, я не совсем привыкла носить такую одежду. Если бы мои родители увидели меня сейчас, они бы отреклись от меня. Если старейшины увидят меня, я получу пять ударов плетью по спине.

Я вздрагиваю.

— Ди влепила тебе выговор? — спросила Моника, когда я подошла к стойке. Она носилась вокруг, как безумная, смешивая напитки клиентов.

— Нет, у меня все еще есть работа. Слава богу. — В ожидании первых заказов за ночь я пытаюсь одернуть юбку. Особенно когда мужчина, сидящий на табурете рядом со мной, оглядывает меня с головы до ног с ухмылкой.

На хорошеньком личике Моники появляется удивление. — Должно быть, ты действительно нравишься Ди. Последняя женщина, которая перешла ей дорогу, была уволена. Она ушла вся в слезах.

Мои брови поднимаются вверх, беспокойство покалывает меня. Мне повезло, что я нравлюсь Ди, хотя я и не знаю почему.

— Ну, давай, капуша. Лучше займемся твоей секцией. — Моника благодарит клиента, кладя его чаевые в банку для чаевых за стойкой бара. Она уже наполовину заполнена купюрами. Она ставит передо мной на поднос разнообразные напитки. — Ты заменяешь Вики в левой секции.

По крайней мере, я не в той секции, что ближе к сцене. В этой секции всегда сидят самые жуткие парни.

Я принялась за работу, пробираясь между столиками, расставляя напитки и избегая блуждающих рук.

Очевидно, существует правило, что ни один из клиентов не имеет права прикасаться к стриптизершам, но это, похоже, не относится к официанткам. Пялящиеся взгляды мужчин заставляют меня чувствовать себя так, словно меня окружают голодные хищники. Я работаю в девятичасовую смену. Мне нужен душ.

Работая уже неделю, я до сих пор удивляюсь, насколько огромно это место. Повсюду есть двери в приватные комнаты, и коридоры, которые ведут к ним, плюс целый второй этаж с другой сценой. Это лабиринт, в котором вы можете легко заблудиться, если не будете осторожны.

Время от времени мне все еще кажется, что за мной наблюдают, но когда я оглядываюсь, то не замечаю никого, кто наблюдал бы за мной больше обычного.

Следующие несколько часов медленно ползут, и мои ноги убивают меня в этих каблуках. Как я не сломала лодыжку, понятия не имею, но я начинаю понимать, что имела ввиду Моника, когда однажды сказала мне, что, по ее мнению, высокие каблуки были изобретены человеком с больным чувством юмора.

Наконец наступает мой перерыв, и я подаю последнюю порцию виски мужчине в костюме, не отрывая глаз от стола. Он благодарит меня.

— Не за что, сэр, — бормочу я, не поднимая головы. — Наслаждайтесь шоу.

Я возвращаюсь в бар с пятидесятидолларовыми чаевыми и едва сдерживаюсь, чтобы не присвистнуть от удивления.

Это больше, чем кто-либо когда-либо давал мне за один раз. В Колонии нам не платят. Все идет в церковь, и руководители решают, куда их потратить, снабжая всех тем, что им нужно.

Я положила чаевые в банку. В клубе все устроено так, что в конце вечера чаевые, которые каждый получает, делятся между всеми.

— Этот человек только что дал полтинник, — шепчу я Монике.

Она качает головой на меня с улыбкой.

— Что? О нет, что же мне теперь делать? Неужели я неправильно его поняла?

— Нет. Но зачем ты это делаешь?

— Что делаю? — отлично. Я опять наделала глупостей, не так ли?

— Когда ты обслуживаешь клиента-женщину, это не проблема, но, когда это парень, ты становишься с ним какой-то странной. Ты не смотришь ему в лицо и становишься похожей на мышку. Это… интересно.

О, мой Бог. Неужели я все еще так плоха? Я стараюсь этого не делать. Я не могу дать никакого ответа. Я не собираюсь рассказывать ей, что провела почти все свои восемнадцать лет в Колонии, где женщинам запрещено поднимать глаза на мужчин и разговаривать с ними без разрешения.

Когда я покидала Колонию, я пообещал себе, что не буду тряпкой. Я бы заговорила, а не молчала и просто позволила всему случиться. Молчание только усугубляло ситуацию и причиняло боль людям, о которых я заботилась. Больше никогда.

Так почему же я все еще делаю это?

Щеки пылают, я беру и делаю то, что обычно делает Ди, когда не хотела кому-то отвечать — пожимаю плечами и слегка качаю головой.

— Хорошо, — сказала Моника, вытирая стойку. — Храни свои секреты, таинственная девушка. В конце концов я из тебя их вытяну.

Господи, надеюсь, что нет.

— Маленький трюк саббы (имеется — сабмиссив) работает на тебя, но тебе нужно показать побольше кожи. Иди сюда.

— Э… трюк саббы? — я прохожу к ней за стойку бара.

— Да. Все эти покорные «Да, сэр». Это подходит тебе, но ты получишь больше чаевых, если будешь время от времени улыбаться. — Она расстегивает две пуговицы на моей рубашке. — Так-то лучше.

Я осмотрела себя сверху вниз. Мое декольте почти выпало.

Только две пуговицы на рубашке все еще застегнуты, не позволяя моей груди быть выставленной на всеобщее обозрение. Я закрываюсь руками, мое лицо горит от шеи до линии волос. — Моника, это уже слишком.

— Ничего подобного, дорогая. Чем больше тела ты показываешь, тем больше это нравится парням.

Клянусь, я никогда к этому не привыкну. Но я не в том положении, чтобы оставлять деньги у сидящих за столами.

Вздохнув, я возвращаюсь к бару и делаю заказ на пакет не дешевых крендельков и напиток.

— Чего тебе хочется? — Моника берет для меня стакан.

— Я выпью содовую. Коричневую.

Она фыркает. — Ты имеешь в виду Кока-Колу?