Глава 7

Он обнажен, если не считать белого полотенца на талии - белое на его коже слишком невинно для крови, которую он пролил за эти годы. Оно должно быть черным или, может быть, пунцово-красным. Его глаза вспыхивают гневом, когда он видит бутылку в моей руке.

— Какого черта? — бушует он, налетая на меня и выхватывая у меня бутылку с рук, пока я делаю большой глоток. Прохладная жидкость выплескивается на мою грудь, просачивается между грудей и вниз по пупку. Я борюсь с желанием улыбнуться, отчасти потому, что это было бы неуместно, но также потому, что мне страшно. У него такой взгляд, такой убийственный взгляд, который предвещает катастрофу любому на его пути.

Глупая я. Иногда я просто не могу ничего с собой поделать, когда рядом с этим человеком.

Он делает глоток из бутылки и ставит ее на тумбочку, скрестив руки на голой груди. Капельки воды все еще держатся на его татуированной груди, а с его мокрых волос капает вода каждые несколько секунд.

— Я сказал, что ты можешь ее открыть? — настойчиво спрашивает он.

Я качаю головой.

— Так какого хрена ты ее открыла?

Я пожимаю плечами.

— Прости. Я не думала, что ты будешь возражать. Я так волнуюсь из-за прошлой ночи. Я просто хотела снять напряжение.

Он делает еще глоток и на этот раз с такой силой ставит бутылку обратно на тумбочку, что я удивляюсь, как она не разбилась.

— Эта бутылка была особенной, — говорит он.

Я ничего не говорю.

— Ты считаешь себя какой-то особенной?

Мысль о том, что я для него всего лишь очередная шлюха, не приходила мне в голову, особенно после того, как он застрелил бедного ребенка, чтобы произвести на меня впечатление. Я просто предполагала, что он видит в Сэмми нечто уникальное, что-то, что напоминает ему о прошлой любви и похоти, что-то, что можно вылепить и с чем можно поиграть. Мне никогда не приходило в голову, что ему может быть абсолютно все равно.

— Ну, ты для меня особенный, — говорю я, присаживаясь на край кровати и проводя пальцами по его руке.

Он смотрит на мою руку, как на дохлого таракана, и я медленно убираю ее, позволяя ей упасть на бок.

— Встань на колени, — приказывает он. — Лицом к гребаной стене.

Я делаю, как он говорит. Он задирает мою юбку, собирая ее вокруг моих бедер. Он отодвигает мои трусики в сторону и медленно вводит в меня палец. Я вздрагиваю от его грубых, доминирующих прикосновений.

— Ты ведь знаешь, что ты здесь только для того, чтобы я использовал тебя, верно? — Он продолжает вводить и выводить палец, добавляя два, а затем три пальца, так что я растягиваюсь и наполняюсь им.

Когда я не отвечаю достаточно быстро, он протягивает свободную руку и сильно щиплет мой клитор, посылая нити боли через меня.

— Знаешь?

— Д-да, — хнычу я, задыхаясь от внезапного перехода от удовольствия к боли. Я уже должна была привыкнуть к этому - это фирменный прием Дорнана, но я все еще совершенно не готова к его уровню разврата.

— А когда я закончу с тобой, я отброшу тебя в сторону, как кусок гребаного мусора.

Он продолжает трахать меня пальцами, теперь уже более грубо, его другая рука крутит один из моих сосков. Я дрожу в предвкушении, когда он убирает пальцы, и громко стону, когда он заменяет их своим членом, вколачивая его в меня так сильно и так мощно, как только может. Он кладет свою влажную руку - ту, что была внутри меня, - мне на бедро.

На мое бедро.

Внутри меня словно щелкнул выключатель. Я так долго была оцепеневшей, сломленной и смирившейся с тем, что он будет использовать меня, ожидая, пока он получит свое. Но теперь, когда его рука крепко прижата к этим семи шрамам, замаскированным чернилами, во мне возрождается новая ярость.

— Может, тебе стоит трахнуть меня как можно сильнее, — говорю я сквозь стиснутые зубы, — Может, это выведет меня из твоего организма.

Он смеется, хватает в кулак мои распущенные волосы и с силой тянет меня вверх, к себе. Я прижимаюсь спиной к его груди, и он шепчет мне на ухо:

— Ты уверена, что справишься с этим, Сэмми?

Я чувствую горькую ухмылку на своих губах.

— А ты, Дорнан, уверен, что сможешь?

Мой вопрос, похоже, вызывает в нем что-то первобытное; его пальцы впиваются в мою плоть так сильно, что я чувствую, как его ногти разрывают мою кожу, как бумагу. Он воспринимает мои слова как вызов. Кто сможет сильнее трахнуть другого, фигурально.

И буквально.

Он вводит свой член в меня до упора, затем выходит из меня, нависая надо мной, трется головкой о мой вход. Дразнит.

Я остаюсь совершенно неподвижной, ожидая, когда он сделает свой ход.

И он не разочаровывает. Он отступает назад и подается вперед, его внушительные размеры ощущаются в каждом дюйме моего тела, когда он больно ударяет по входу в мое лоно. Я крепче вцепилась в жесткие простыни, сосредоточившись на костяшках пальцев, которые побелели и онемели.

Он не сдерживается. С мучительной силой и скоростью, снова и снова, он вырывается, только для того, чтобы снова войти в меня, такой же неистовый и жестокий, как всегда. Я хочу сказать ему, чтобы он остановился, но в то же время не могу. Я хочу, чтобы он трахал меня и причинял боль, чтобы у меня шла кровь, чтобы я что-то чувствовала, потому что я упрямая и извращенная, и я хочу иметь возможность сказать, что он старался изо всех сил, чтобы уничтожить меня, но не смог.

Я хочу, чтобы он заставил меня страдать, чтобы в конце концов я заставила страдать его.

Острая боль разрывает низ живота, и я не могу подавить крик, который вырывается из моего рта.

Дорнан делает небольшую паузу и смеется, жестокий и леденящий душу смех, такой низкий и гравийный, какой я когда-либо слышала.

Я опускаю взгляд на матрас и вижу капли крови на простынях.

Дорнан тоже видит их, и это зрелище заставляет его гоготать.

— Видишь? — говорит он, продолжая врезаться в меня. — Я же говорил тебе, что заставлю тебя истекать кровью.

Я киваю головой. Он выходит из меня, и мое сердце замирает, когда его член упирается в мой задний проход.

Он прижимает большой палец к моей заднице.

— А теперь? — дразнит он. — Все еще хочешь, чтобы я трахал тебя так сильно, как только смогу?

О боже, нет. Пожалуйста. Мой живот сводит судорогой, и я чувствую, что вот-вот потеряю сознание. Мои колени подгибаются, и я падаю на бок, сворачиваюсь в клубок и сжимаю руки, защищая живот.

Он смотрит на меня с выражением полного высокомерия и доминирования на лице.

— Я так и думал, — бормочет он. Берет меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. — В следующий раз, — дышит он на мое липкое лицо, — Я не остановлюсь на твоей киске, малышка. — С этими словами он опускает голову к моей груди - той, что не вдавлена в матрас - и берет мой сосок в рот, жадно посасывая. Поначалу это было даже приятно, желанное облегчение от боли внутри меня.

Пока он не прикусывает его, сильно, посылая спазмы боли по всему моему и без того пульсирующему телу.

Он отстраняется и ухмыляется, кровь размазана по его передним зубам и губам. В этот самый момент он выглядит как реальный дьявол во плоти.

Я подношу руку к поврежденному соску и в защитном жесте накрываю его, хныча от новой боли, которая присоединяется к мучительной боли в моем лоне.

Я вся горю.

Мне хочется блевать.

Я чувствую, что сейчас умру.

Он сдвигается и уходит, свет от лампы над головой резкий и неумолимый. Я зажмуриваю глаза.

Не плачь. Это только боль.

Несколько слезинок успевают вырваться наружу, прежде чем я сглатываю ужас, беззвучно ругая себя за то, что была такой глупой. За то, что пошла против него. Какого черта я это сделала? Что со мной не так?

И тут он возвращается, на этот раз одетый, с ухмылкой изучая меня, его сложенные руки упираются в матрас.

К моему полному отвращению, он протягивает руку и ловит на кончик пальца одну из слезинок, скатившихся по моей щеке. Он подносит его к губам и сосет, издавая влажный чмокающий звук, когда вынимает палец изо рта

— Соленная, — произносит он, наклоняя голову так, что его голова оказывается на кровати рядом с моей. — Но и сладкая одновременно. — Он снова протягивает руку и проводит пальцем по моей щеке, на этот раз поднося его к моим губам.

— Видишь?

Он заталкивает палец мне в рот, вынимая его только после того, как я слизываю собственные слезы с кончика. Он ошибается. Она соленая, но в отличие от его слез, здесь нет сладости для меня.

Она горькая, как ад.

Он грубо гладит меня по голове, как будто я собака или что-то в этом роде, прежде чем выйти из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Я слышу, как он насвистывает, когда идет по коридору.

Придурок.