Просто одинокая волчица,

Не любого может полюбить.

Словно неприступная царица,

Не купить нельзя её, не приручить.

— Вот сейчас, слушай! — воскликнул Юра.

Когда её лёд перед сердцем горячим растает

Забудет она своего одиночества боль.

Забудет знакомую роль, что так долго играет,

Как будто воскреснет и снова поверит в любовь.

— Теперь понял?

— Уточни…

— Отдать Ирку на растерзание нашим крутым ребятам — дело недоброе, жестокое, да и бесполезное. Чему наша волчица научилась, так это заметать следы и прятать деньги. А если договоримся, то и миллиард вернем, и ей жизнь сохраним.

— Значит считаешь, что моё сердце настолько горячее, что Ира забудет знакомую роль, воскреснет и поверит снова в любовь?

— А ты так не считаешь? — Юра вонзил в мою переносицу свой знаменитый лазерный взгляд.

— Я же тебе только что рассказывал о моем желании уйти в отставку и зажить — пусть скромно и даже бедно — но спокойно и мирно. Тебе не кажется, что наши игры с золотым тельцом требуют слишком много человеческих жертв!

— На войне как на войне! — резанул Юра, взмахнув рукой. — Не мы ее начали… И не забывай, что от твоего решения зависит жизнь Ирины, благосостояние и безопасность тысяч людей. Ну что? Твое слово!

В салоне лимузина повисло молчание. Даже затылок водителя замер и ощетинился редкими седыми волосками. В голове моей стояла удивительная тишина, ни одной мысли, только желание быстрей покинуть это место, где два человека решают, кому жить, а кому… не очень. Вдруг захрипел зуммер, Юра включил телефон, выслушал сообщение, повернулся ко мне и на удивление мягко произнес:

— Санаторий «Лесное озеро», ты вроде там лечился. Ира сейчас там. Едем?

— А что, к куратору в контору мы разве не поедем? — спросил я ошеломленно.

— Да вот он, — кивнул Юра в сторону водителя. Потом обратился к затылку: — Одобряешь? — Последовал молчаливый кивок. Лица своего куратор так и не повернул. Конспираторы, ёлки-палки!

Импульсы, зов, колебания

В душе, смирившей вожделенья,

Свершается переворот.

Она любовью к провиденью,

Любовью к ближнему живет.

И.Гете. Фауст

Вряд ли можно точно определить время перехода в новое состояние. С раннего детства до настоящего дня случались неожиданные импульсы — они били розгами, мягко проникали в душу, лаская тело, совершая в мозгу опьяняющее головокружение. Продолжалось это состояние минуту, день, неделю, но всегда таяло, исчезало, оставляя приятное впечатление. Меня словно звало невидимое существо, могучее, светлое и доброе, я же, то иногда шел за ним, а то вдруг сворачивал в сторону и убегал прочь, возвращаясь на привычную дорогу, ведущую в никуда. Но все-таки предчувствие перемен не покидало, а необходимость подспудно росла.

Пляж на Черном море к вечеру почти опустел. С намокшей циновки удалось переместиться на освободившийся топчан. Растянулся в полный рост, подставив тело розовеющим лучам заходящего солнца. Закинул руки за голову, под деревянным подголовником нащупал книгу по психологии, полистал. Запнулся на слове «эмпатия» и втянулся в чтение. Приём познания окружающих путем вживления в образ человека мне понравился. Я даже сравнил его с сочувствием или даже соболезнованием.

Полистал дальше, наткнулся на фразу для самовнушения «Я — солнце!», сразу потерял интерес и вернул книгу в нишу подголовника. Он, видите ли, солнце, ворчал я, а может ты денница, сын зари, грохнувшийся в ад и ставший по низвержению с небес злобным черным духом, который уже никогда не раскается, никогда не вернется к Отцу, изобильно одарившего архангела великой силой, позволившей созидать целые звездные миры, галактики, но вот возгордился, завопил на всю вселенную, мол, вознесу свой престол выше Божиего — и на тебе — архангел Михаил ударил мечом и отправил под землю. Так что лучше я буду представлять себя головешкой адской печи, отребьем человеческим — это смиряет, гасит гордыню и приближает человека к Богу. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать.

Это я к чему? Так ведь еду в поезде, ношусь туда-сюда по сокровенным линиям своего очень жизненного пути, по-прежнему исправляя ту самую генеральную исповедь, забракованную обыкновенным сельским батюшкой. Значит эмпатия — понять, чтобы простить… Что путь грядущий мне готовит?

Через несколько часов мне предстоит серьезный разговор с Ириной, а у меня в душе лишь раздражение и желание полного разрыва. Откуда такая злость? Ведь эта девочка была так нежна, так любима. Ну да, встала на путь стяжания, а я не встал?.. Мне еще предстоит выяснить, скольких мирных и криминальных граждан Юра с майором положили, чтобы заработать тот самый пресловутый начальный капитал, который лег в основу нашего процветания. Кто я такой, в самом деле, чтобы обвинять Ирину, в которой прорезалась ее испанская сущность, взыграла кровь конкистадоров, пиратов, покорителей народов. И это мне еще предстоит выяснить — какие в моих венах пульсируют крови, и нет ли в моем генотипе преступников, убийц, воров, еретиков.

Благая мысль, как уже не раз, возбудила во мне в молитву, погрузила в струи теплого медленного потока. Не досуг было исследовать, что за вода или воздух, откуда и куда — влечет меня таинственная река времени. Знал и верил в одно — покаяние от Бога, с помощью Бога и к Богу — поэтому не опасно, а наоборот, спасительно и созидательно. В сердце пульсирует Иисусова молитва, тело расслабленно, теплый поток мягко подхватил меня и унес в годы шальной юности.

— Опять не подготовился как следует, — проворчал старец. — Что значит «блудил», да «прелюбодействовал» — а ты на листок выпиши всех девчонок, с которыми блудил телесно, даже если только целовался или мечтал о них. Садись за стол в углу, вспомни имена и напиши на бумажке.

— Да разве всех припомню? Я уж половину имен забыл, давно было.

— А я тебе помогу.

— Чем же это!

— Молитвой, чем же еще. Иди, сынок, пиши.

Сел за стол, перекрестился и принялся вспоминать и записывать. Видимо, молитва старца произвела во мне нечто чудесное — из памяти стали всплывать женские имена, одно за другим. Исписал листок, подошел к батюшке, а он:

— Еще вспоминай, тут четырех не хватает.

Подошел к иконе Пресвятой Богородицы «Достойно есть», прочел молитву с таблички под иконой, вернулся за стол, закрыл глаза, погрузился во мрак, там что-то блеснуло, открыл глаза, написал еще четыре имени и с видом победителя подошел к старцу за похвалой, а он:

— Теперь иди к Распятию и с молитвой «Господи помилуй Таню, Ирину, Анну…» — за каждую из них положи земной поклон.

Последние поклоны дались неимоверно трудно, с болью в спине и коленях. В который раз подошел к старцу, а он:

— И так в течение сорока дней, да не забывай утреннее правило, молитву на сон грядущим и покаянный канон. Как все исполнишь, подойдешь, отпущу грехи, допущу к Причастию.

Ох, и ворчал я на старца! Ох, и болело мое тело, от пальцев ног до макушки! Но как закончил «блудные мытарства», как причастился — словно заново родился, будто солнце надо мной и не заходило, и такая радость нахлынула, такое счастье!..

Потом у старца еще один урок получил. На этот раз он заставил меня стоять на коленях перед иконой плачущего Спасителя, держащего на ладони окровавленное крошечное тельце ребенка, убиенного с помощью аборта.

— Разве я виноват в том, что женщины делали аборт!

— А разве они не от тебя беременели! Разве ты не соучаствовал в убийстве?

— Верно, батюшка, соучаствовал. Что делать?

— На молитве о упокоении каждый раз поминай младенцев, убиенных во чреве матери. Вряд ли твои блудные любовницы-убийцы станут за них молиться, а ведь детки в аду, они нуждаются в твоей молитве. Видишь, сам Спаситель плачет о них, так как же ты должен оплакивать!

Таким образом, до меня дошло, что и я убийца младенцев, и я блудник еще тот! А уж в том, что вор — несомненно. Ну нельзя зарабатывать деньги, не уходя от налогов. Как-то мы с Юрой подсчитали, если платить налоги в полном объеме, да еще прибавить сюда взятки, подарки, отстёжки — как раз получится, что надо отдать всю прибыль, да еще процентов двадцать-тридцать доплачивать сверху. А это откуда взять? Не с топором же, в самом деле, на большую дорогу выходить! Так что, увы, нас родное государство всех поголовно превратило в воров — и не смей лукавить, не смей оправдываться. В таком деле только милостыня «преобильная» защитит от гнева Божиего, да хоть немного оправдает.

Ну что, Платон, остался в душе хоть малейший повод раздражаться на Ирину? Или обижаться хоть на кого из ближних? Молчишь? Ну и молчи, только молитвы покаянной не прерывай. Нет у тебя другого пути спасения, как только каяться и — как в Покаянном каноне Андрей Критского:

«Откуда начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?»

Поток покаянной молитвы, теплый струящийся поток, пронизанный светом, сделал плавный вираж и вынес меня в солнечное утро давнего сентября.

Любовь №…

Как всё это выразить словами,

Нету слов, слова приходят сами,

Если любить, если любить так.

Г.Шангин-Березовский. Если любить так

Мы опаздывали на лекции, двигались, шаркали толпой по институтскому дворику, пересекая каскад солнечных лучей. На секунду подумалось, блеснуло в голове, ослепило глаза: как же некстати, как несправедливо в последние теплые дни бабьего лета сидеть в сумраке душной аудитории, а не впитывать каждой клеточкой тела эти радужные лучи, такие светлые, теплые, последние. Толпа студентов катила волнами под входной портал, под которым начиналась черная тень, отсюда растекающаяся по лабиринтам коридоров, аудиторий, лабораторий.

Вдруг в мешанине лиц, плеч, спин, глаз — мелькнуло улыбчивое девичье лицо. Как заметил ее, не пойму, девушка шла метрах в трех справа, чуть впереди, она ничем не отличалась от многих других, да и наблюдал ее в суете, боковым зрением, но вот надо же такому случиться — запомнил, впечатал в память, принялся искать и нашел. С первой секунды необычного явления в голове мелькнула мысль: «солнечная девочка». Такой она и осталась в памяти души моей — солнечной. Имя по счастливой случайности, тоже оказалось соответствующим — Светлана.