3 ХАННА

ЛЕТО 2015

Сегодняшняя ночь в отделении неотложной помощи просто сумасшедшая. Несчастный случай с бензопилой. Ножевое ранение. Две аварии и больше остановок сердца, чем мне хотелось бы сосчитать. Такие наплывы были нормой в Форт-Лодердейле, где у меня была практика — большой город, много пациентов. Население Рокфорда едва перевалило за четыреста человек, так что это было, мягко говоря, неожиданно. Рокфорд, штат Алабама. Я снова в Рокфорде… Никогда не думала, что вернусь домой. По крайней мере, не для того, чтобы жить, но иногда жизнь подбрасывает вам крученый мяч. Признаю, что было некоторое утешение в том, чтобы быть дома. Мне просто хотелось вернуться домой при других обстоятельствах — любых других обстоятельствах.

Заканчиваю выписывать мисс Томпсон и выхожу в коридор как раз в тот момент, когда мимо к операционной проносится каталка с задыхающимся человеком, покрытым кровью. Хотя я его не знаю, мой желудок скручивается узлом, потому что этот человек был чьим-то миром, и я сомневаюсь, что он выживет. Потерять свой мир нелегко.

Я работаю медсестрой всего лишь чуть больше месяца, но я думала, что эмоции от всего этого со временем ослабеют. Но это не так. Ни в малейшей степени.

— Ханна. — Мэг хватает меня за локоть и тащит за угол. Она откидывает платиновые волосы с глаз, но ничего не говорит, а просто пытается протащить меня по коридору.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Двери отделения скорой помощи распахиваются. Санитары вкатывают еще одну каталку в дверной проем, и Мэг сильнее тащит меня за руку, но уже слишком поздно. Я вижу окровавленное лицо Макса. Макс Саммерс, мой бывший, парень, который научил меня, какой красивой может быть ложь, лежит на носилках. Кожа вокруг глаз опухла, и он схватился за бок, постанывая при каждом вдохе. Он меня не замечает, и это, наверное, к лучшему.

— Черт, — фыркает Мэг, оттаскивая меня в сторону коридора. — Я пыталась удержать тебя подальше от этого дерьмового шоу.

Пожав плечами, притворяюсь, что выдергаю воображаемую ниточку на своем халате.

— Все в порядке.

— Ты никогда не забудешь свою первую любовь, каким бы мудаком он ни был.

— Я его не любила. — Как можно любить парня, который пишет тебе, что ты его мир, в то время как буквально сует свой член в другую девушку?

Одна из идеально ухоженных бровей Мэг изгибается дугой. Уголок губ приподнимается.

— Хм.

— Что он натворил на этот раз? Ввязаться в драку? — спрашиваю я, уже полностью осознавая, что это был единственный логичный ответ.

— Конечно, но на этот раз ему надрали задницу. — В ее голосе звучат бодрые нотки, как будто она хотела похлопать по спине того, кто линчевал Макса. — Уверена, что он это заслужил.

— Почти уверена в этом.

Мы проходим по коридору мимо мисс Смит, сидящей в инвалидном кресле у поста медсестер.

— Рада видеть тебя дома, Ханна, — улыбаясь, говорит мисс Смит.

— Хорошо быть дома, — я солгала. Это совсем нехорошо.

— Видишь, не так уж плохо вернуться домой, правда? — Мэг толкнула меня локтем. — Уверена, что ты провела полночи, наверстывая упущенное с кучей людей.

— Я знаю каждого пациента, которого лечила, это должно быть нарушение HIPPA (прим. Health Insurance Portability and Accountability Act — представляет собой федеральный закон, в котором установлены правила обмена личной медицинской информацией и ее защиты от неразрешенного использования) или что-то в этом роде.

— Не-а, а вот пойти и разболтать, что Бритни Суинсон в третий раз за этот год подхватила трипак — это нарушение.

Закрываю лицо руками и стону.

— Фу, Мэг…

— Я шучу, — хохочет она. — А может, и нет… — Она шевелит бровями и сверкает той самой улыбкой Мисс Америки, которая помогла бы ей получить на конкурсе больше баллов, чем я могу сосчитать.

Но позвольте мне просто сказать, что эта улыбка была обманчивой. Мэг МакКинни была кем угодно, только не королевской особой. Мама всегда считала ее грубоватой. Она была той девочкой в старших классах, которая задирала юбку и сгибалась в талии, когда роняла карандаш, чтобы мальчики могли хорошенько рассмотреть ее трусики «Виктории Сикрет». Мэг считала мальчиков развлечением, а я — досадной помехой, вот почему люди никогда не понимали, почему она дружит с дочерью проповедника. Но в людях есть гораздо больше, чем вещи, по которым они расходятся во мнениях.…

Мимо нас проходит один из ординаторов, гордо расправив плечи и высоко подняв голову. Мэг дергает подбородком в его сторону.

— Посмотри на его задницу, Ханна.

Бросаю мимолетный взгляд, прежде чем схватить свой бейдж и направиться к одному из табельных таймеров (прим. считыватель для учёта рабочего времени, основан на отбивании персональной карточки в начале и конце смены) у туалета.

— Не настолько впечатляюще.

— Ты что, издеваешься? Сколько докторов ты видела с такой задницей?

— На самом деле я не слежу за ними.

— Какая жалость. — Мэг все еще смотрит, как мужчина идет по коридору.

— Ладно, моя смена закончилась десять минут назад, так что... — Просовываю удостоверение в щель, наблюдая, как мигает маленький зеленый огонек.

— Ты завтра работаешь? — спрашивает Мэг.

— Да. На этой неделе три двенадцатичасовых.

— Тогда до завтра. — Мэг махает рукой, хватает карту и исчезает в одной из комнат.

Я останавливаюсь перед дверями в приемную, брызгая дезинфицирующим средством для рук в ладонь, в то время как автоматические двери медленно открываются. Мистер Бреннер, мой старый школьный учитель, машет мне с одного из пластиковых стульев в приемной. Махаю в ответ и выскальзываю наружу, в душный ночной воздух. Алабамская жара имеет обыкновение окутывать вас, как шерстяное одеяло. Неуютно и невыносимо душно.

С тех пор как я уехала два года назад, в этом маленьком городке мало что изменилось. К сожалению, единственное, что изменилось — это причина, по которой я оказалась дома.

На крыльце горит свет, когда я сворачиваю на гравийную дорожку и паркуюсь рядом с папиным «Форд Ф150». Заглушив мотор, сижу в темноте, чувствуя, как сердце колотится о ребра.

Я весь день провела с больными людьми. Я видела, как умирали три человека, но все это означало, что я привыкла к смерти, но не застрахована от неё. Тяжело смотреть, как кто-то страдает, но смотреть, как страдает твоя мать…

Ты не можешь этого избежать, Ханна.

Глубоко вздохнув, распахиваю дверцу машины под отчетливый гул цикад. Сэмпсон, пес моего брата, срывается с крыльца и лает, навострив уши.

— Это всего лишь я, ш-ш-ш! — успокаиваю я его, прежде чем он прыгает, положив передние лапы на мои ноги, и лижет мою руку. — Почему ты на улице?

Пес следует за мной по старым деревянным ступенькам крыльца. Прежде чем открыть сетчатую дверь, я отгоняю мотыльков от фонаря на крыльце. Мама всегда ненавидела, когда эти штуки залетали внутрь. Едва дверь открывается, как Сэмпсон протискивается между моими ногами и косяком и юркает внутрь.

Уже за полночь, поэтому стараюсь не шуметь, когда на цыпочках поднимаюсь по лестнице, но этот фермерский дом был построен в одна тысяча восьмидесятых годах, и половина ступенек скрипит и стонет под моим весом. Дверь в спальню моих родителей все еще приоткрыта. По привычке заглядываю туда, пока иду по коридору. Папа поставил рядом с кроватью старое деревянное кресло-качалку мамы. Одной обветренной рукой он сжимает мамину ладонь, а другой вытирает слезы. Его голова опущена, я уверена, что он молился о чуде, но, к сожалению, я знаю, что означали результаты тестов, которые маме сделали неделю назад. И это было нехорошо. Пройдя мимо двери в комнату брата, я проскальзываю в свою.

Когда включаю свет, ярко-розовые стены почти ослепляют меня. Когда мне было пятнадцать лет, я думала, что это самый потрясающий цвет, но не в двадцать лет. Папа предложил переделать мою комнату, когда я вернулась, чтобы помочь, но я не видела в этом смысла. У него были дела поважнее, чем изменить этот ужасный цвет.

Бросаю сумочку на пол и плюхаюсь на кровать, все еще в халате, глядя на крошечное свечение в темных звездах, прилипших к потолку.

Маме был всего пятьдесят один год. Бо всего шестнадцать. Я давлюсь рыданием, прежде чем сдаюсь и выпускаю его.

Понятия не имею, как справиться с ее потерей.