Органист заканчивает последний припев «Удивительной Благодати». Как только она складывает ноты, задняя дверь церкви ударяется о стену. Я разворачиваюсь на своем месте. Раннее утреннее солнце вливается в дверной проем, словно кусочек рая, пытающегося проникнуть внутрь, и как раз в тот момент, когда я собираюсь отвернуться, в последнюю минуту внутрь входит девушка. Скольжу взглядом по ее изгибам. И уже через три секунды понимаю, что она слишком хороша для меня. Во-первых, она в церкви, а во-вторых, её черное платье спадает ниже колен. С темными волосами и светлой кожей, у нее классическая красота Одри Хепберн. Она невероятно красивая.

Вот с такой девушкой я бы занимался любовью, шепча обещания, которые бы сдержал. Хотя...

Она оглядывает крошечную, битком набитую часовню, закусив губу. Тяжело вздыхает, прежде чем хватает плетеную корзину для пожертвований со стула у двери и садится. Я думал, на них сидят только священнослужители. Может, она бунтарка... Я подумываю встать и уступить ей свое место на скамье, но проповедник подходит к кафедре и откашливается.

— Доброе утро. Приветствую вас в первой баптистской церкви Рокфорда.

Прихожане дружно бормочут «доброе утро», а бабушка шлепает меня Библией.

— Повернись лицом вперед, парень.

С этими словами я разворачиваюсь и сутулюсь на сиденье.

В середине проповеди о том человеке, которого Иисус воскресил из мертвых, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на эту хорошенькую девушку. Она проводит пальцем под глазами, делая то, что делают девушки, когда плачут и не хотят, чтобы их тушь потекла. И хотя я не знаю ее, меня беспокоит то, что она расстроена.

Должно быть, девушка чувствует, что я смотрю на нее, потому что смотрит в мою сторону. Наши взгляды встречаются на секунду, прежде чем она опускает подбородок, все еще вытирая глаза.

Отвернувшись, хватаю конверт для пожертвований с задней скамьи вместе с ручкой и нацарапываю текст, вдохновленный этой симпатичной девушкой в черном платье. Бабушка подталкивает меня локтем, и я сую конверт в карман.

Проповедь все продолжается и продолжается. Жертвенность. Грех. Духовное исцеление. Я уже почти засыпаю, когда бабушка снова толкает меня локтем. Клянусь, когда я рос, у меня был постоянный синяк от ее тычков.

— Давайте помолимся... — говорит проповедник с кафедры.

И я в восторге, потому что это означает, что все почти закончилось. В конце концов, мне нужно было кое-что сделать: забрать свою машину, найти работу… Склоняю голову, но не закрываю глаза, вместо этого уставившись на потрепанные шнурки своих кроссовок.

Ребенок передо мной хнычет. Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда он стоит на скамье, переползая через свою маму. Он смотрит на меня, и я скашиваю глаза и высовываю язык, как дохлая лягушка. Ребенок хихикает и усаживается на колени матери.

— Аминь.

Все встают, поворачиваются к соседям и пожимают им руки. Подумываю о том, чтобы представиться этой хорошенькой девушке. Бабушка всегда говорила, что никогда не знаешь, какое бремя кто-то несет, а её явно что-то тревожит.

— О, — говорит проповедник. — Если кто-то из вас, молодые люди, хочет немного подработать летом, мне нужна помощь по хозяйству. Я становлюсь слишком стар, чтобы ухаживать за двадцатью акрами земли. Оплата хорошая.

Я уже собираюсь уходить, но бабушка хватает меня за локоть, как делала всегда, когда собиралась наказать меня. Хотя мне уже двадцать один год, от этого захвата меня охватывает паника.

— Пути Господни неисповедимы.

Бабушка ведет прямо к алтарю, остановившись перед проповедником. Он протягивает руку.

— Джон Блейк, — представляется он, улыбаясь. — Кажется, я вас здесь раньше не видел.

— Дорис Мэй Грейсон. — Она пожимает ему руку. — Член первой баптистской церкви Силакога, но сегодня опаздывала на проповедь из-за внука, а я никогда не опаздываю в дом Господень.

Джон кивает, как будто это имело смысл.

— Но, думаю, что это было божественное вмешательство, потому что ему нужна работа.

Просто замечательно. Мне двадцать один год, а бабушка все еще подтирает мне задницу. Бросаю взгляд в заднюю часть церкви и вижу, как симпатичная девушка выходит через двери. Черт.

— Этот мальчик? — Бабушка щипает мою руку, и я разворачиваюсь к проповеднику, оттолкнув ее руку от своей. — Только что потерял работу, потому что попал в тюрьму.

— Бабушка… — выдыхаю я сквозь стиснутые зубы, заставляя себя улыбнуться.

— Не тюрьму, а просто в изолятор. Ввязался в какую-то драку. — Она хватает меня за подбородок и поворачивает лицом в сторону. — Как вы можете видеть по состоянию его лица. Конечно, я воспитывала его лучше, но иногда... — Она тяжело вздыхает.

Мне хотелось поспорить. Мне не нужно было, чтобы она просила подачку, но как можно спорить с бабушкой в церкви? Может, я и мудак, но рядом с ней не мог им быть.

— Ты знаешь, где находится мемориальное кладбище? — спрашивает меня Джон.

— Да, сэр.

— Проедешь еще милю, мой дом слева. Каунти-Роуд, двенадцать. Приезжай в пятницу, и посмотрим, сможем ли найти тебе какую-нибудь работу.

— Спасибо, — благодарю я, хотя меня нисколько не привлекает перспектива ухода за двадцатью акрами земли.

Надо было просто позвонить бабушке и сказать, что я за решеткой, тогда я смог бы спокойно спать весь день.