— Умею! Флик-фляк, сальто-мортале…

— Что это такое? Ну-ка покажь.

Анатолий продемонстрировал свое акробатическое искусство. Посетители диву давались, били в ладоши, а исполнитель с пресерьезным видом раскланивался.

— Молодец! Право слово, молодец! Из каких же ты будешь? — расточали похвалы, задавали вопросы зрители.

— Я из цирка…

— Почему же ты не при деле?

— С хозяином поссорился. Денег не платит, ругается…

— А отчего ты такой ободранец?

— Товарищи обокрали.

— Ах ты горюн! Может, есть хочешь? Мы тебя попотчуем.

Трактирные услужающие поставили на стол перед голодным артистом порцию гуляша. Он тотчас набросился на еду.

История его злоключений и намерение отправиться в Москву без билета вызвало новую волну сочувствия.

— Опасно, брат! Поймают — шею накостыляют… Поможем тебе иначе устроиться, — откликнулись доброжелатели.

— Как же иначе доехать?

— Сперва отдохни, переночуй у нас. А там видно будет: утро вечера мудренее.

Анатолия устроили здесь же, в трактире, в закутке, заставленном нарами. Половые накормили его обедом и сообщили, что с железнодорожниками почти сговорились, однако когда завтра утром они соберутся чаевничать, Анатолию для своих благодетелей следует произвести какую ни на есть комедь.

Утром в закуток прибежал половой, заторопил:

— Скорей иди! Кондуктора пришли!

Быстро явился Анатолий в чистую половину и без лишних слов стал показывать свое акробатическое искусство перед столом, за которым степенно восседали железнодорожники.

— Ишь, какой ломаный… Точно пружинный весь… Видать, смышленый… — прихлебывая из блюдечек чай, одобряли они.

В багажном вагоне, на груде сваленных чемоданов, сундуков, корзинок и ящиков бывший артист труппы Вальштока благополучно приехал в Москву.

И даже когда искусством его восхищалась Европа, прославленный русский соло-клоун Анатолий Леонидович Дуров всегда помнил свое первое самостоятельное выступление в провинциальном российском городе.

Выступления в балаганах были для Дуровых суровой школой. Но именно здесь они почувствовали себя профессиональными артистами и поняли, что главное в жизни циркиста — не аплодисменты, не блеск огней, а тяжелый, изнурительный, всепоглощающий труд. Только он может привести к успеху.

Выступая в балагане перед самой демократической публикой, Дуровы видели, как приветствовала она силу и ловкость, красоту человека, его мечту о прекрасном, как поддерживала каждое слово критики в адрес тех, кто угнетал народ.

Опыт работы в балагане и впечатления от общения с публикой сказались в дальнейшем на артистической деятельности братьев Дуровых.

Судьба блудного сына, вернувшегося под родной кров, — тема драматическая, часто трагическая.

Не сладкая доля ожидала братьев Дуровых в доме опекуна. Каких только упреков не пришлось выслушать им от разгневанного Захарова. Особенно часто он повторял слово «скоморох», варьируя его всячески, вкладывая разный, но всегда уничтожающий смысл.

— Скоморошничать вздумали! Уж, больно скоморошливы стали… Затеяли скоморошные потехи — сатане утехи… Ну вот, вернулись веселые скоморохи из своей скоморошни…

Возможно, Захаров высек бы их розгами через пропитанную солью мокрую тряпку, будь они поменьше. Владимира крестный отец не решился подвергнуть подобному наказанию и, клянясь, что это в последний раз, отдал его в лучший московский пансион опытного педагога Тихомирова.

Не зная, как поступить с младшим, Захаров обратился за советом к обер-полицмейстеру Огареву.

— Не приложу ума, что поделать с Анатолием, — сказал он. — Бредит цирком, ничего другого знать не желает.

— Выпороть! Вся дурь из головы мигом вылетит, — ответствовал полицмейстер. — Да, выпороть… — убежденно повторил он, разглаживая свои крашеные, висящие книзу, длинные, как у Тараса Бульбы, усы.

— Постращайте его! — попросил Николай Захарович.

— Охотно! Только оставьте нас наедине.

Огарев вызвал Анатолия.

— Ты чего благодетелю своему неповиновение оказываешь? Никакие увещевания на тебя не действуют.

— Вы это насчет чего?

— Цирка… Еще добро готовился бы стать наездником, а то в клоуны метишь?

— А разве наездником лучше? — задал коварный вопрос Анатолий.

— Еще бы! — подхватил любимую тему Огарев. — Лошадь такая изумительно умная тварь…

— Это верно…

— С ней что угодно выделывать можно, гораздо лучше всяких клоунских ломаний и кувырканий.

— Я люблю верхом ездить.

— Вот это одобряю!

— Так, говорите, наездником лучше быть?

— Ну какое сравнение? Одно удовольствие! Если начнешь готовиться быть наездником, я сам помогу тренировать лошадей. Я ведь отлично их дрессирую.

— Знаю…

— Я, брат, любого дикого жеребца могу послушным сделать. Так, пойдешь в наездники?

— Пойду!

— Молодец! Ты у меня чудным наездником станешь…

Когда Захаров вернулся в свой кабинет, Огарев торжественно объявил:

— Конечно! Уговорил.

— Послушался? — обрадовался опекун.

— Сдался.

— Уж не знаю, как вас благодарить. По гроб жизни обязан, благодетель вы мой…

— Да-с, теперь акробатика всякая побоку!

— Слава богу!

— Станет благоразумным и займется лошадьми.

— Как лошадьми?

— Наездником будет…

С Николаем Захаровичем, вспоминал потом этот эпизод Дуров, чуть дурно не сделалось.

— Да не все ли равно, — вымолвил вконец расстроенный опекун, — будет ли Анатолий кувыркаться на земле, или станет проделывать то же на лошади?

— Разумеется, не все равно. Я ведь сам каждое утро тренирую скакунов в цирке Саламонского.

— Лучше бы и не просил вас… — простонал Николай Захарович.

И тогда Анатолий, уже не скрываясь от опекуна, вступил в акробатическую группу братьев Робинзон, подвизавшихся в цирке Саламонского под фамилией Николет.

А Владимир?

Педагог Тихомиров, в пансион которого он был определен, заслужил добрую славу своими знаниями и опытом. Он первый ввел звуковой метод обучения грамоте, вместо буквенного. Лев Толстой, уделяя большое внимание педагогическим проблемам, очень интересовался этим методом. Он посещал пансион Тихомирова, присутствовал на занятиях, обсуждал приемы обучения. Это значило много!

Чуткий воспитатель, Тихомиров сразу расположил к себе «опального» Владимира Дурова. Дружески беседуя с ним, он развивал свои передовые взгляды, убеждал, что образованные классы в неоплатном долгу перед простым народом.

Влияние опытного педагога поначалу было благотворным. Воспитанник успешно сдал экзамен на звание учителя. Вскоре в штате Московского городского училища на Покровке появился новый молодой преподаватель Владимир Дуров.

Однако его учительская карьера оказалась кратковременной. Проработав недолго, он покинул свой пост.

Тогда Захаров «тряхнул» связями, устроил крестника на службу в Управу благочиния. Помещалась она в большом старом доме на Воскресенской площади, бок о бок с Иверскими воротами у Красной площади. Почетное место для Управы было выбрано не случайно. Функции ее были важны: следить за исполнением законов, решений судебных и прочих присутственных мест, наблюдать за охранением благочиния, добронравия и порядка.

Что только не входило в круг ее деятельности: предупреждение безнравственности населения, наблюдение за состоянием городских дорог, мостовых, тротуаров, преследование запрещенных азартных игр. Для наказания неисправных должников при Управе имелось особливое помещение с железной решеткой — долговая яма, которая, несмотря на свое название, расположена была на втором этаже здания. Короче говоря, это было полицейское управление для охраны общественного спокойствия и порядка.

Учитель, не так давно подвизавшийся в роли акробата, клоуна и фокусника, поступил сюда с окладом семь рублей в месяц «на всем своем».