Я усмехаюсь и сажусь на пустой стул Саванны.

— А дальше ты собираешься сообщить, что мне нужно подстричься? Или, может, убраться в комнате?

Он улыбается и снова включает звук телевизора.

— Возможно. Мне придется наверстывать целые годы.

Игра закончилась, и мы несколько минут смотрим новости, пока я не нарушаю тишину:

— Почему мне никто не рассказал?

Уголок его губ дергается, пока он обдумывает ответ.

— К тому моменту я уже достаточно навредил. Твоей мамы не стало, а ты меня ненавидел. Блейк хотел тебе рассказать, но я попросил его этого не делать. Сказал, что от этого будет мало толку, если расскажет он, и мне стоило сделать это самому. — Он бросает на меня быстрый взгляд. — Спасибо за возможность объясниться. Моя совесть… ну, не совсем чиста, но чуть посветлела. — Он вздыхает. — Я люблю тебя, сын, и сожалею о всем том дерьме, через которое тебе пришлось пройти из-за меня. Ты, Блейк, твоя мама — вы заслуживали кого-то намного лучше меня.

Я прокашливаюсь, пытаясь избавиться от гребаного кома, вновь появившегося в горле. Из-за него невозможно дышать, черт подери.

Я ненавидел отца, когда приехал сюда сегодня вечером, и часть меня всегда будет его ненавидеть. Но теперь она гораздо меньше и освободила место для любви. Я осознаю, что именно она и лежит в основе моей ненависти.

Саванна была права. Я ненавидел его, потому что мне было не все равно, а не все равно, потому что люблю его.

В конце концов, он мой отец, и у нас с ним было и хорошее. Было. Мне просто стоит постараться и вспомнить, потому что на всех воспоминаниях лежит уродливая тень моей ненависти.

Я не знаю, сколько времени ему осталось, и увижу ли я его снова, а потому просто говорю:

— Я тоже люблю тебя, папа.

Он улыбается, как на той фотографии, и вытирает набежавшую слезу. — А теперь, насчет свадьбы…   

Уже около двух часов ночи, когда мы собираемся уезжать из больницы, мое настроение резко упало, но Саванна, похоже, единственная, кто это замечает. Она все время бросает на меня озабоченные косые взгляды, а я их игнорирую.

Может, я и в дерьмовом настроении, но не хочу быть сегодня занозой в заднице. Поэтому я не открываю рот остаток ночи и стараюсь вести себя, словно все в порядке. Но это не так.

Блейк достает сигарету и засовывает ее в рот, несмотря на все знаки, запрещающие курение в отделении скорой помощи.

— Все прошло не так плохо, да?

Он говорит, не высовывая сигареты, и каждый раз, когда она двигается во время разговора, мне хочется выдернуть ее и засунуть ему в нос.

От щелчка пальца из зажигалки появляется оранжевый огонек. Блейк подносит ее к сигарете, заслоняет свободной ладонью и глубоко затягивается.

— Вы, по крайней мере, друг друга не поубивали, — добавляет он и медленно выдыхает.

— Почему ты мне ничего не рассказал?

Блейк встречается со мной взглядом, и на секунду мне кажется, что он собирается прикинуться дурачком. Но затем качает головой и опускает взгляд, засовывая зажигалку обратно в карман.

— Слушай, мужик, он не хотел, чтобы информация шла от меня.

— И что? — Я повышаю голос и делаю шаг к нему. — Боже! Поверить не могу. Ты хоть представляешь, сколько времени мы потеряли из-за идиотского вранья? Мне никогда не вернуть назад это время, и ты, — из всех гребаных людей, — ты должен был мне рассказать.

Саванна встает между нами и кладет руки мне на грудь.

— Давайте перенесем этот разговор на парковку, пока не вызвали охрану, хорошо?

Блейк хмурится и делает еще одну затяжку, понизив голос, чтобы пробормотать:

— Не пытайся взвалить все это на меня, придурок. Я пытался заставить тебя поговорить с ним почти два гребанных года, но твоя упрямая задница меня и слушать не хотела. Это твоя вина, что ты упустил с ним время. Не моя.

Он пытается пройти мимо, но я хватаю его за руку. В его взгляде ярость, но в моем она в десятикратном размере.

— Ты должен был рассказать, черт тебя дери!

— А какой от этого был бы толк? — с горечью спрашивает он, высвобождаясь из моей хватки. — Ты бы мне ни за что не поверил.

Хочу сказать, что это чушь собачья, но не могу. Вероятно, я действительно не поверил бы ему. Поэтому говорю то, что и всегда, когда не хочу признавать его правоту:

— Да пошел ты.

— Сам иди нахрен. — Блейк обходит меня и бросает сигарету на землю, как только выходит на улицу.

Я смотрю, как он исчезает на стоянке, и направляюсь к своей машине. Через секунду рядом со мной появляется Саванна, но я ее не замечаю.

Это дерьмовый поступок, знаю. Но сейчас я готов крушить все вокруг, и меньше всего мне хочется, чтобы Саванна оказалась у меня на пути. Сейчас я не могу быть с ней нежным, и, хотя она утверждает, что любит грубость, я отказываюсь рисковать. Особенно учитывая, что в последний раз, когда я хорошо и жестко трахнул ее, все закончилось ее слезами и моим отвращением к самому себе.

— Что за хрень это была? — Она пытается остановить меня, потянув за руку, но я продолжаю идти.

Кулаки зудят от желания ударить что-нибудь, а челюсть болит от того, как сильно я ее сжимаю. Через несколько секунд мы добираемся до моей машины и через крышу я бросаю: — Мой отец не ушел от нас. Он уехал лечиться. А Блейк, лживый ублюдок, об этом знал.