1

Туша. Разрезанная пополам. Ошеломление. Линия убоя. Спрей-мойка. Эти слова возникают в его голове и поражают его. Уничтожают его. Но это не просто слова. Это кровь, густой запах, автоматизм, отсутствие мыслей. Они врываются в ночь, застают его врасплох. Когда он просыпается, его тело покрыто пленкой пота, потому что он знает, что его ждет еще один день расправы над людьми.

Никто не называет их так, думает он, прикуривая сигарету. Он не называет их так, когда ему приходится объяснять новому сотруднику цикл производства мяса. Они могут арестовать его за это, даже отправить на муниципальную скотобойню и обработать. Правильнее было бы назвать его убийцей, но это слово нельзя использовать. Пока он снимает свою промокшую рубашку, он пытается избавиться от настойчивой мысли, что они такие и есть: люди, выращенные как животные для употребления в пищу. Он идет к холодильнику и наливает себе холодной воды. Он пьет ее медленно. Его мозг предупреждает его, что есть слова, которые скрывают мир.

Есть слова, которые удобны, гигиеничны. Законны.

Он открывает окно; жара удушающая. Он стоит и курит, вдыхая тихий ночной воздух. С коровами и свиньями все было просто. Этому ремеслу он научился на «Кипарисе», мясокомбинате, доставшемся ему от отца. Правда, крики свиньи, с которой снимают кожу, могли ввести вас в оцепенение, но использовались защитные слуховые аппараты, и в конце концов это стало просто еще одним звуком. Теперь, когда он стал правой рукой босса, ему приходится следить за новыми сотрудниками и обучать их. Учить убивать – хуже, чем убивать. Он высовывает голову из окна. Вдыхает густой обжигающий воздух.

Ему хочется обезболить себя и жить, ничего не чувствуя. Действовать автоматически, наблюдать, дышать и ничего больше. Видеть все, понимать и не говорить. Но воспоминания есть, они остаются с ним.

Многие люди натурализовали то, что СМИ настойчиво называют «Переходом». Но он этого не сделал, потому что знает, что переход – это слово, которое не передает того, насколько быстрым и безжалостным был процесс. Одно слово для подведения итогов и классификации непостижимого. Пустое слово. Изменение, трансформация, сдвиг: синонимы, которые на первый взгляд означают одно и то же, хотя выбор одного из них говорит об особом взгляде на мир. Они все натурализовали каннибализм, думает он. Каннибализм, еще одно слово, которое может создать ему большие проблемы.

Он помнит, как они объявили о существовании ГГБ. Массовая истерия, самоубийства, страх. После ГГБ животных больше нельзя было есть, потому что они были заражены вирусом, смертельным для человека. Такова была официальная линия. Эти слова имеют вес, необходимый для того, чтобы одурманить нас, подавить все сомнения, думает он.

Босиком он идет по дому. После ГГБ мир окончательно изменился. Пробовали вакцины, противоядия, но вирус сопротивлялся и мутировал. Он помнит статьи, в которых говорилось о мести веганов, другие – об актах насилия над животными, врачей на телевидении, объяснявших, что делать с недостатком белка, журналистов, подтверждавших, что лекарства от вируса животных пока нет. Он вздыхает и прикуривает очередную сигарету.

Он одинок. Его жена ушла жить к своей матери. Не то чтобы он по ней скучал, но пустота в доме не дает ему уснуть, беспокоит его. Он берет с полки книгу. Больше не уставая, он включает свет, чтобы почитать, затем выключает его. Он трогает шрам на руке. Это случилось давно, и он больше не болит. Это была свинья. Он был очень молод, только начинал работать и не знал, что мясо нужно уважать, пока мясо не укусило его и чуть не оторвало ему руку. Бригадир и остальные не могли остановиться от смеха. Ты крещеный, сказали они. Его отец ничего не сказал. После этого укуса они перестали видеть в нем сына босса, и он стал одним из членов команды. Но ни команды, ни перерабатывающего завода «Кипарис» не существует, думает он.

Он берет телефон. Есть три пропущенных звонка от его тещи. Ни одного от жены.

Не в силах выносить жару, он решает принять душ. Он включает кран и сует голову под холодную воду. Он хочет стереть далекие образы, воспоминания, которые не дают покоя. Кучи кошек и собак, сожженных заживо. Одна царапина означала смерть. Запах горелого мяса сохранялся неделями. Он помнит группы в желтых защитных костюмах, которые по ночам рыскали по кварталам, убивая и сжигая всех животных, которые попадались им на пути.

Холодная вода попадает ему на спину. Он садится на пол в душе и медленно трясет головой. Но он не может перестать вспоминать. Группы людей начали убивать других и тайно поедать их. В прессе был задокументирован случай с двумя безработными боливийцами, на которых напала группа соседей, расчленила их и зажарила на барбекю. Когда он прочитал эти новости, то содрогнулся. Это был первый публичный скандал такого рода, который привил обществу мысль о том, что в конечном итоге мясо есть мясо, неважно, откуда оно.

Он наклоняет голову, чтобы вода падала ему на лицо. Хочет, чтобы капли стерли его разум. Но он знает, что воспоминания есть и будут всегда. В некоторых странах иммигранты стали массово исчезать. Иммигранты, маргиналы, бедняки. Их преследовали и в конце концов убивали. Легализация произошла, когда правительства уступили давлению со стороны индустрии больших денег, которая пришла в упадок. Они адаптировали перерабатывающие заводы и правила. Вскоре после этого они начали разводить людей как животных, чтобы обеспечить массовый спрос на мясо.

Он выходит из душа и с трудом вытирается. В зеркале он видит, что под глазами у него мешки. Он верит в теорию, о которой некоторые люди пытались говорить. Но тех, кто сделал это публично, заставили замолчать. С самым выдающимся зоологом, чьи статьи утверждали, что вирус – это ложь, произошел несчастный случай. Он считает, что все это было инсценировано, чтобы уменьшить перенаселение. Сколько он себя помнит, всегда говорили о нехватке ресурсов. Он помнит беспорядки в таких странах, как Китай, где люди убивали друг друга в результате перенаселения, хотя ни одно СМИ не освещало новости под этим углом. Человеком, который сказал, что мир взорвется, был его отец: «Планета взорвется в любую минуту. Вот увидишь, сынок, Земля либо разлетится на куски, либо все мы умрем от какой-нибудь чумы. Посмотри, что происходит в Китае, они уже начали убивать себя, потому что там так много людей, что нет места для всех. А здесь, здесь еще есть место, но у нас заканчивается вода, еда, воздух. Все летит к чертям». Он смотрел на своего отца почти с жалостью, потому что думал, что тот просто старый человек, который бредит. Но теперь он понял, что отец был прав.

Чистка принесла и другие плоды: население и бедность сократились, появилось мясо. Цены были высокими, но рынок рос ускоренными темпами. Массовые протесты, голодовки, жалобы, поданные правозащитными организациями, и в то же время статьи, исследования и новостные сюжеты оказывали влияние на общественное мнение. Престижные университеты утверждали, что животный белок необходим для жизни, врачи подтверждали, что растительный белок не содержит всех незаменимых аминокислот, эксперты уверяли, что выбросы газов сократились, но недоедание растет, журналы публиковали статьи о темной стороне овощей. Центры протеста начали расходиться, а СМИ продолжали сообщать о случаях смерти людей, которые, по их словам, умерли от животного вируса.

Жара продолжает душить и он выходит на крыльцо голым. Воздух неподвижен. Он ложится в гамак и пытается заснуть. В голове снова и снова проигрывается рекламный ролик: красивая, но консервативно одетая женщина ставит на стол ужин для своих троих детей и мужа. Она смотрит в камеру и говорит: «Я подаю своей семье особую еду, это то же мясо, что и всегда, но вкуснее». Вся семья улыбается и ест свой ужин.

Правительство, его правительство, решило переименовать продукт. Они дали человеческому мясу название «особое мясо». Вместо просто «мясо» теперь есть «специальная вырезка», «специальные котлеты», «специальные почки».

Он не называет это специальным мясом. Он использует технические слова для обозначения того, что является человеком, но никогда им не станет, того, что всегда будет продуктом. К количеству голов, подлежащих обработке, к партии, ожидающей на разгрузочной площадке, к линии убоя, которая должна работать постоянно и упорядоченно, к экскрементам, которые должны быть проданы на навоз, к сектору отходов. Никто не может назвать их людьми, потому что это означало бы придать им индивидуальность. Их называют продуктом, или мясом, или едой. Но он предпочел бы не называть их вообще никак.