Смерть и Одиссей
В суде олимпийцев Любовь смеялась над Смертью, потому что смерть была неприглядна, и потому что любовь не могла помочь смерти, и потому что смерть никогда не делала ничего стоящего, и потому что любовь делала.
И Смерть возненавидела этот смех и изводила себя мыслями о своих ошибках и о том, что она могла сделать, чтобы покончить с этой невыносимой пыткой.
Но однажды смерть влетела в суд как на крыльях и Они все заметили это. «Что с Вами теперь случилось?» сказала Любовь.
И Смерть с некоторой торжественностью сказала Ей: «Я собираюсь напугать Одиссея»; и натянув на себя серый дорожный плащ, вышла через двери ветра, устремив свой взор к земле.
И вскоре она прибыла в Итаку – в тот зал, который был так хорошо знаком Афине, – открыла дверь и увидела там знаменитого седовласого Одиссея, склонившегося к огню и пытающегося согреть руки.
И ветер через открытую дверь резко дунул на Одиссея.
И смерть подошла к нему сзади и внезапно вскрикнула.
И Одиссей продолжал греть свои бледные руки.
Тогда Смерть подошла поближе и начала дуть на него. И через некоторое время Одиссей обернулся и заговорил. «Хорошо, старый слуга», сказал он, «ваши хозяева были добры к Вам с тех пор, как я заставил Вас поработать для меня возле Илиона?» И Смерть некоторое время стояла молча, поскольку думала о смехе Любви.
Тогда Одиссей произнес: «Давай, подставь мне плечо». И он тяжело оперся на эту костлявую палку; а потом они вышли вместе сквозь открытую дверь.
Смерть и апельсин
В далекой южной земле два темнокожих молодых человека сидели за ресторанным столиком вместе с женщиной.
И на тарелке женщины лежал маленький апельсин, хранивший в сердце злобный смех.
И двое юношей смотрели на женщину, не отрывая глаз, и они немного ели и много пили.
А женщина улыбалась обоим одинаковой улыбкой.
Тогда маленький апельсин, таивший смех в сердце, медленно скатился с тарелки на пол. И темнокожие молодые люди тут же бросились его подбирать. Под столом они внезапно столкнулись, и скоро они начали говорить друг другу резкие слова, а ужас и бессилие боролись с разумом каждого, пока разум не замер в беспомощности. И сердце апельсина смеялось, и женщина продолжала улыбаться; и Смерть, сидевшая за соседним столом tete-a-tete со старым джентльменом, встала и подошла поближе, прислушиваясь к ссоре.
Мольба цветов
Это был голос цветов в Западном ветре, чудесном, старом, ленивом Западном ветре, дувшем непрерывно, дувшем сонно, дувшем в Грецию.
«Леса ушли, они пали и покинули нас; люди не любят нас больше, мы одиноки в лунном свете. Большие машины мчатся по красивым полям, их пути жестоки и ужасны на земле и под землей.
Подобно раковым опухолям, города скрывают траву, они гремят в своих логовах непрерывно, они блестят вокруг нас, уродуя ночь.
Леса ушли, O Пан, леса, леса. И ты далеко, O Пан, так далеко».
Я стоял ночью между двумя железнодорожными ветками на краю Мидленд-Сити. По одной из них, по-моему, поезда проносились каждые две минуты, а по другой проходили два поезда за пять минут.
Совсем близко были сияющие фабрики, и небо над ними выглядело пугающим, как в лихорадочных снах.
Цветы были правы, опасаясь приближающегося города, и отсюда я слышал их поднимающийся крик. И затем я услышал несущийся в музыке ветра голос Пана, порицающего их из Аркадии: «Будьте немного терпеливее, все это ненадолго».
Время и торговец
Однажды Время, когда оно бродило по миру, и его волосы были седыми не от старости, а от пыли разрушенных городов, зашло в мебельный магазин, в антикварный отдел. И там оно увидело человека, затемняющего древесину кресла краской, бьющего мебель цепями и имитирующего в ней червоточины.
И когда Время увидело, что кто-то другой делает его работу, оно встало рядом с ним и некоторое время критически наблюдало.
И наконец оно сказало: «Я работаю не так», и окрасило волосы человека в белый цвет и согнуло его спину и провело несколько морщин на его хитром лице. Затем оно вышло и зашагало дальше, в могущественный город, который был утомлен и болен и слишком долго беспокоил поля, уставшие от его давления.
Маленький город
Я был между Горагвудом и Дрогэдой, когда внезапно увидел город. Это был маленький город в долине, казалось, окруженный легкой дымкой. Солнце проникало сквозь нее и золотило так, что все это напоминало старую Итальянскую картину, где ангелы движутся на переднем плане, а все остальное скрывается в золотом сиянии. И я знал, что вокруг города, насколько можно было увидеть с земли, хотя и нельзя точно разглядеть сквозь золотой дым, пролегают пути бродячих судов.
Вокруг, по всем склонам холмов, расстилались путаные линии маленьких полей, и снег будто ради опыта сталкивался с ними; но птицы уже перебирались в защищенные места, поскольку все предзнаменования указывали, что снега выпадет гораздо больше. Дальше несколько небольших холмов сверкали подобно роскошной защите, прорванной веками, и упавшей с земных границ Рая. И вдалеке во тьме горы беззаботно смотрели в сторону моря.
И когда я увидел серые и безмятежные горы, стоявшие там, где они стояли, когда города и цивилизации Аравии и Азии возникали подобно крокусам, и подобно крокусам рушились, я задался вопросом о том, как долго будет висеть дым в долине и маленьких полях на склонах холмов.
Поля, где не пасется скот
Так сказали горы: «Созерцайте нас, даже нас; старые седые горы, на которые опираются ноги Времени. Время на наших камнях сломает свой посох и споткнется; и все равно мы будем сидеть величественно, как теперь, слушая звук моря, нашей старой единорожденной сестры, которая лелеет кости своих детей и рыдает о вещах, которые она совершила.
Вдали, вдали мы возвышаемся над всеми вещами; поддерживаем небольшие города, пока они не состарятся и не оставят нас, чтобы уйти в страну мифов.
Мы – неувядаемые вершины».
И мягко облака приплывали из далеких мест. От скалы к скале, от горы к горе, от Кавказа к Гималаям мчались они мимо солнечного света на спинах штормов, и праздно взирали с золотых высот на гребни гор.
«Они уйдут», сказали горы.
И облака ответили, как я мечтал или представлял себе:
«Мы уйдем, разумеется, мы уйдем, но на наших полях, где не пасется скот, гордо бродит Пегас. Здесь Пегас скачет и щиплет не траву, а песню, которую жаворонки приносят ему каждое утро с далеких земных полей. Цокот его копыт разносится по нашим склонам на восходе солнца, как будто наши поля сделаны из серебра. И вдыхая дуновение рассветного ветра расширяющимися ноздрями, со вздыбленной головой и дрожащими крыльями, он стоит и смотрит с наших огромных высот, и фыркает, и видит чудесные войны далекого будущего в складках и изгибах тог, которые покрывают колени богов».