Понимаю, это необычно, что меня одинаково тянуло в постель и с девчонками, и с парнями. Мне нравились крепкие тела и затылки мальчишек Нравилось, когда меня обнимали мужчины, их дружеские тычки кулаком; и нравилось, когда всякими предметами - будь то ручка от щетки, авторучка или палец - прикасались к моей заднице. Но не оставляли меня равнодушным и влагалища, груди, и вся эта женская мягкость, длинные, гладкие ноги, и то, как женщины одеваются. Доведись мне выбирать между одним и другим, у меня бы просто сердце разорвалось, все равно что выбирать между Битлами и "Роллинг Стоунз". Я старался поменьше над этим задумываться из страха: вдруг окажется, что я какой-нибудь извращенец, и меня нужно лечить, гормонами там, или электрошоком. Если же все-таки задумывался, то приходил к выводу, что мне повезло: я мог пойти на вечеринку, а уйти оттуда с кем угодно, хоть с парнем, хоть с девчонкой. Не то чтобы я посещал много вечеринок, скорее, вообще не посещал, но если бы пришлось, я мог бы извлечь выгоду при любом раскладе. Но на сей момент мое сердце принадлежало Чарли, и что ещё более важно - папе, маме и Еве. Ни о чем другом я думать не мог.
И в голову мне пришла гениальная мысль, я спросил:
- А у тебя какие новости, Джамила? Поделись.
Она притормозила. Сработало.
- Давай ещё разок пройдемся вокруг квартала, - сказала она. - Это слишком серьезно, даже более чем. Я не пойму, что со мной творится. Только без шуток, ладно?
И она начала с самого начала.
Под влиянием Анджелы Дэвис Джамила стала каждый день ходить на тренировки по карате и дзю-до, вставала чуть свет, бегала, отжималась, выполняла упражнения на растяжку. Она делала потрясающие успехи, эта Джамила; могла бежать по снегу, не оставляя следов. Она готовилась к партизанской войне, которая обязательно грянет, когда белые окончательно отвернутся от чернокожих и азиатов и попытаются запихнуть нас всех в газовые камеры или выпустить в открытое море на дырявых лодках.
На первый взгляд это, конечно, смешно, а на второй - не очень. Джамила жила ближе к Лондону, чем мы на своей окраине, и квартал их был намного беднее. Там так и кишели нео-фашистские группировки, у них имелись собственные пабы, клубы и магазины. По субботам они валом валили на Хай-стрит продавать свои газетенки и памфлеты. Они брали в оборот школы, колледжи и футбольные поля команд Миллуолл и Крист-Пэлас. По ночам болтались по улицам - били азиатов, засовывали экскременты и горящие тряпки в их почтовые ящики. Белые со злобными, ненавидящими лицами, флаги на улицах и демонстрации, проходящие под защитой полиции, стали частым явлением. Не было оснований полагать, что все это вдруг само по себе кончится, что их сила пойдет на убыль, скорее, наоборот. Анвар, Джита и Джамила жили в постоянном страхе перед физической расправой. Я уверен, ни дня не проходило, чтобы они об этом не вспомнили. Джита ставила рядом с кроватью ведра с водой на случай, если в магазин ночью бросят зажигательную бомбу. Ежедневный риск, что тебя могут убить в любой момент, как раз и послужил причиной многих увлечений Джамилы.
Джамила пыталась завербовать меня в качестве напарника для тренировок, но сегодня мне было не до того.
- Почему обязательно начинать бегать в восемь утра? - хныкал я.
- Куба победила бы, если бы поздно вставала, так? Фидель и Че не продирали глаза в два часа дня, так? У них не было времени даже побриться!
Анвар не одобрял её тренировки. Он был уверен, что на занятиях по карате и во время долгих пробежек по городу она встречается с мальчиками, и нередко шпионил за ней. Как-то бежит она по Дептфорд-Парк, и видит - Пупсик прячется в дверном проеме, из поднятого воротника торчит его волосатый нос. Когда она послала папочке воздушный поцелуй, он с раздражением отвернулся.
Вскоре после того, как его волосатому носу был послан поцелуй, не достигший цели, Анвар установил в доме телефон и часами висел на нем, закрывшись в гостиной. В остальное время телефон был заперт. Джамила пользовалась автоматом на улице. Анвар вынес тайное решение: Джамиле пора замуж.
В результате всех этих телефонных переговоров брат Анвара в Бомбее нашел Джамиле мальчика, который воспылал желанием переселиться в Лондон на правах её мужа. Правда, мальчик этот был уже далеко не мальчиком. Ему стукнуло тридцать. В качестве приданого стареющий мальчик потребовал теплое зимнее пальто от Мосс Бразерз, цветной телевизор, и, что совсем уму непостижимо, полное собрание сочинений Конан Дойла. Анвар на все согласился, но пошел к папе на консультацию. Папе страсть к Конан Дойлу показалась подозрительной.
- Такое ни один нормальный индиец читать не станет. Мальчика необходимо проверить - и немедленно!
Но Анвар проигнорировал совет. Между папой и Анваром и раньше случались трения по поводу детей. Папа страшно гордился тем, что у него два сына. Это значит, уверял он, что у мужчины "хорошее семя". А поскольку Анвар произвел только одну дочь, значит, у него "слабое семя". Папа не упускал случая подколоть Анвара.
- Ну, разумеется, потенции у тебя больше, чем на одну девчонку, но производительной способности за всю жизнь только и хватило, что на одну девчонку.
- Да пошел ты, гад! - бесился Анвар. - Это жена виновата. У неё матка сжалась, как чернослив.
Анвар объявил Джамиле о своем решении: она выходит замуж за индийца, и он приедет, получит свое пальто и жену, и будет счастлив всю оставшуюся жизнь в её мускулистых руках.
Потом Анвар снял для новобрачных квартиру по соседству.
- Большая, на двоих детей хватит, - сказал он испуганной Джамиле. Взял её за руку и добавил: - Ты будешь счастлива.
Ее мама сказала:
- Мы оба за тебя очень рады, Джамила.
- А ты ему что на это? - спросил я на ходу.
- Ой, Кремчик, я могла бы просто выйти из комнаты, и до свиданьица, только меня и видели. Обратилась бы за помощью в Совет. Или ещё куда. Жила бы у друзей, ударилась в бега. Если бы не мама. Он срывает зло на Джите. Бьет.
- Бьет? Правда?
- Да, бил, пока я не пригрозила, что отрежу ему патлы ножом для разделки мяса, если он ещё раз её тронет. Но он и без физического насилия может превратить её жизнь в сплошной кошмар. Напрактиковался за столько.
- Ну и ну, - сказал я: что ещё на это скажешь. - В конце концов, он же не может заставить тебя делать то, что ты не хочешь.
Она обернулась к нему.
- Не может!? Ты не все знаешь. Кое-о-чем я умолчала. Пошли ко мне. Пойдем, Карим, - настаивала она.
Мы зашли в их магазин с черного хода, и Джамила наскоро соорудила кебаб с чапати, на сей раз с луком и зеленым чили. Кебаб пустил коричневый сок на сырой лук. Чапати обжигал мне пальцы: смертельный номер.
- Отнеси его наверх, ладно, Карим? - попросила она.
Ее мама крикнула из-за кассы:
- Нет, Джамила, не води его туда! - и с грохотом уронила бутылку молока, до полусмерти напугав покупателя.
- А что такое, тетя Джита? - спросил я. Она чуть не плакала.
- Пойдем, - сказала Джамила.
Я уже открыл рот пошире, чтобы затолкать туда как можно больший кусок, но Джамила потащила меня наверх, а её мама кричала вслед:
- Джамила, Джамила!
Мне вдруг захотелось домой: хватит с меня семейных драм. Ибсена я мог и дома почитать, было бы желание. К тому же, с помощью Джамилы я хотел понять, как мне относиться к папе и Еве, придерживаться широких взглядов на этот вопрос, или наоборот. А ей, оказывается, совсем не до того.
На середине лестницы я почуял какой-то неприятный запах. Запах ног, грязного белья и газов, смешавшись, достиг моих чутких ноздрей. У них дома всегда была помойка, побитая мебель, захватанные двери, обои столетней давности, окурки повсюду, но никогда не воняло ничем кроме восхитительной стряпни Джиты в больших, подгоревших кастрюлях.
Анвар сидел на кровати в гостиной, хотя обычно он спит на другой кровати и в другом месте. На нем была поношенная, чуть ли не заплесневелая, куртка от пижамы, а ногти на ногах, как я заметил, сильно напоминали орехи кешью. Рот его был почему-то открыт, и он тяжело дышал, как будто долго бежал за автобусом. Он был небрит и сильно похудел с тех пор, как я его в последний раз видел. Сухие губы потрескались. Кожа пожелтела, глаза запали, вокруг них образовались синяки. Рядом с кроватью стоял грязный, ржавый горшок, полный мочи. Я никогда не видел умирающих, но был уверен, что Анвару недолго осталось. Он смотрел на мой дымящийся кебаб так, будто это был инструмент для пыток. Я стал ускоренно жевать, чтобы от него избавиться.