- Онанист, - уныло сказали вслед мальчишки, подавленные красотой зрелища. - Онанист чертов.
Мы возвращались домой, к своим мамочкам, фрикаделькам, картофельным чипсам и томатному соусу, возвращались, чтобы зубрить французские глаголы и готовится к завтрашнему футбольному матчу. Но Чарли... Чарли будет с музыкантами. В час ночи приедет в клуб. Пожмет руку Эндрю Луг Олдэму.
Но сейчас, по крайней мере, в моем распоряжении Хелен.
- Прости за то, что с тобой случилось, когда ты ко мне заходил, сказала она. - Он обычно такой дружелюбный.
- Ну, отцы часто злятся, и все такое.
- Нет, я о собаке. Я не одобряю чисто телесную любовь, а ты?
- Слушай, - сказал я, резко оборачиваясь и следуя полученному однажды от Чарли совету поведения с женщинами: держи - не отпускай, но спуску не давай. - Я иду на автобус. Не собираюсь весь день торчать перед школой и выслушивать остроты в свой адрес, как баба-дура. Ты кого-то ждешь?
- Тебя, дурачок.
- Ты пришла специально ради меня?
- Ну да. Ты сегодня занят?
- Нет, конечно, нет.
- Тогда побудь со мной, ладно?
- Отлично.
Она взяла меня под руку, и мы продефилировали мимо пялившихся вовсю ребят. Она сказала, что собирается убежать в Сан-Франциско. Родители её унижают и достают, а в школе только голову забивают бесполезной чепухой. По всему Западу прокатилась волна освободительного движения и альтернативного образа жизни - крестовый поход детей никогда не принимал такого масштаба а Волосатая Спина не позволяет ей приходить домой позже одиннадцати. Я сказал, что крестовый поход детей уже провалился, у всех наступила передозировка, но она не слушала. Я её не винил. До нас новшества доходят с большим опозданием, когда остальной мир уже успел ими переболеть. Но мне откровенно не нравилась мысль, что она сбежит, во многом потому, что сам я останусь. Чарли себя нашел, Хелен готовилась к побегу, а я что? Мне-то что делать?
Я поднял глаза и заметил спешащую ко мне Джамилу в черной футболке и белых шортах. Я и забыл, что мы договорились встретиться. Последние несколько метров она преодолела бегом, и теперь запыхалась, но скорее от волнения, чем от усталости. Я представил её Хелен. Джамила едва взглянула на нее, но Хелен продолжала держать меня под руку.
- Анвару все хуже и хуже, - сказала Джамила. - Он не сдается.
- Оставить вас вдвоем? - спросила Хелен.
Я поспешил сказать "нет" и спросил Джамилу, можно ли ввести Хелен в курс дела.
- Да, если у тебя есть желание подвергнуть осмеянию наши культурные традиции, а наш народ представить как старомодный, экстремистски настроенный и тупоголовый.
Так что я рассказал Хелен о голодовке протеста. Джамила сдобрила мой рассказ пикантными подробностями и поведала о последних событиях. Анвар не отступал ни на йоту, не проглотил ни крошки печенья, не выпил ни грамма воды, не выкурил ни единой сигареты. Или повиновение Джамилы, или смерть в муках, когда все органы постепенно отказывают. А если его поместят в больницу, он будет делать это снова и снова, пока его семья не сдастся.
Начался дождь, и мы втроем укрылись под навесом автобусной остановки. Хелен слушала терпеливо и внимательно, держа меня за руку, как бы утешая. Джамила сказала:
- Я постановила для себя, что сегодня в полночь приму какое-нибудь решение. Больше тянуть невозможно.
Каждый раз, как мы поднимали вопрос о её побеге и о том, как достать денег на пропитание, она говорила:
- А как же мама?
Что бы ни предприняла Джамила, Анвар будет обвинять во всем Джиту. Для Джиты наступит сущий ад, а ей сбежать некуда. У меня возникла гениальная мысль: они должны бежать вместе, но Джита никогда не бросит Анвара, индийские жены так не поступают. Так мы и ходили вокруг да около, пока Хелен не пришла в голову блестящая идея:
- Пойдем и спросим твоего отца, - сказала она. - Он человек мудрый, высокодуховный, и...
- Шарлатан он, - сказала Джамила.
- Давайте по крайней мере попытаемся, - ответила на это Хелен.
И мы отправились к нам.
Мама сидела в гостиной и рисовала, из-под ночной рубашки торчали её белые, почти прозрачные ноги. Она быстро захлопнула альбом и сунула его за кресло. Я видел, как она устала, отработав целый день в обувном магазине. Каждый день собираюсь спросить её "Как дела на работе?", но не могу заставить себя произнести такую идиотскую фразу. Так что обсудить ей это совершенно не с кем. Джамила села на стул и уставилась в пространство, предоставив остальным обсуждать попытку самоубийства её отца.
Хелен отнюдь не разрядила обстановку и не посодействовала восстановлению мира на земле, сказав, что присутствовала на папином выступлении в Чизлхерсте.
- Меня там не было, - буркнула мама.
- Ой, как жаль. Оно было таким проникновенным. - Вид у мамы был страдальческий, но Хелен это не остановило: - Таким освобождающим. Из-за него мне сразу захотелось уехать жить в Сан-Франциско.
- Мне из-за него тоже хочется уехать жить в Сан-Франциско, - сказала мама.
- Значит, вы, наверное, постигли все, чему он учит. Вы буддистка?
Это был разговор двух глухих. Они говорили о буддизме в Чизлхерсте, о галлюцинациях, об освобождении и празднике. Между тем для мамы картины Второй Мировой войны до сих пор были реальностью. Она часто рассказывала мне о ночных воздушных налетах, о своих родителях, измученными бомбежками и пожарами, о домах на знакомых улицах, в мгновение ока превращавшихся в руины, о внезапно погибающих людях и письмах от сыновей, без вести пропавших на фронте. А что мы знали о господстве зла и возможностях уничтожения рода людского? Я, по существу, знал о войне только по квадратному бомбоубежищу с толстыми стенами в конце сада, которое, будучи ребенком, считал своим собственным домом. В нем до сих пор, с 1943 года, стояли банки с вареньем и шаткие двухъярусные кровати.
- Нам просто говорить о любви, - сказал я Хелен. - А как насчет войны?
Джамила раздраженно вскочила.
- Ну причем тут война-то, Карим?
- Это важно, это...
- Ты идиот. Прошу вас... - она умоляюще взглянула на маму. - Мы пришли по делу. Чего мы ждем? Нам нужна консультация.
Мама сказала, изучая стену:
- Его консультация?
Джамила кивнула и стала грызть ногти. Мама горько засмеялась.
- Да он даже в себе разобраться не может.
- Это Карим предложил, - сказала Джамила и выскочила из комнаты.
- Не смеши ты меня, - сказала мне мама. - Что ты над ней издеваешься? Почему бы тебе не сделать что-нибудь полезное, убрать на кухне, например? Или учебники почитать? Что угодно, лишь бы это тебя куда-нибудь привело!
- Не впадай в истерику, - сказал я маме.
- Почему бы и нет? - ответила она.
Когда мы вошли в его комнату, Божок лежал на кровати, слушая музыку по радио. Он с одобрением оглядел Хелен и подмигнул мне. Она ему понравилась; но он вообще одобрил бы любую мою пассию, лишь бы она была не мальчиком и не индийского происхождения.
- Зачем гулять с мусульманками? - сказал он однажды, когда я привел с собой пакистанскую девушку, подругу Джамилы.
- А что в этом плохого? - спросил я.
- Слишком много проблем, - высокомерно сказал он.
- Каких? - спросил я.
Он не пожелал вдаваться в детали. Покачал головой, как бы говоря, что проблем столько, что он даже не знает, с чего начать. Но добавил, чтобы закрыть спор:
- Приданое, и все такое.
- Анвар мой ближайший друг, - с грустью сказал он, когда мы выложили, зачем пришли. - Нам, старым индийцам, все меньше и меньше нравится Англия, и мы возвращаемся к своей воображаемой Индии.
Хелен взяла папу за руку и похлопала в знак утешения.
- Но это ваш дом, - сказала она. - И нам нравится, что вы здесь. Вы обогащаете нашу страну своими традициями.
Джамила закатила глаза к потолку. Хелен скоро доведет её до самоубийства, я это чувствовал. Меня Хелен просто смешила, но я-то смотрел на вещи трезво.