— Ах, милая Гиацинта, вот досада! Мы теперь не найдем мест, чтобы посмотреть на бой быков.

— Позвольте, но кабальеро отведет нас на те самые места, где он так учтиво заговорил с нами, — ответила Гиацинта, — он позаботится и об остальном.

Однако прежде, чем выйти из трактира, надо было рассчитаться с хозяином: счет доходил до пятидесяти реалов. Патрисио взялся за кошелек, но там оказалось всего тридцать реалов, так что ему пришлось оставить в залог свои четки, на которых было много серебряных медалей; затем он проводил куртизанок туда, где познакомился с ними, и усадил их на удобные места. Хозяин подмостков, по знакомству, поверил ему в долг.

Не успели они усесться, как дамы потребовали прохладительных напитков.

— Умираю от жажды! — восклицает одна. — От ветчины мне нестерпимо захотелось пить!

— Мне тоже, — подхватывает другая, — я не отказалась бы от лимонаду.

Патрисио отлично понял, что это значит, и пошел было за напитками, но остановился посреди дороги и сказал сам себе:

«Куда ты, безумец? Можно подумать, у тебя в кошельке или дома целых сто пистолей. А ведь у тебя нет ни мараведи! Что же делать? — думает он. — Возвратиться к даме без того, чего она желает, неудобно, а с другой стороны, жаль бросить уже так подвинувшееся приключение. Прямо не знаю, как быть».

Находясь в таком затруднении, Патрисио вдруг увидел среди зрителей товарища, в прежние времена часто предлагавшего ему свои услуги, от которых он, однако, из гордости всегда отказывался. На этот раз он отбросил всякую щепетильность. Он устремляется к приятелю, занимает у него двойной пистоль, с облегченным сердцем летит к торговцу лимонадом и велит отнести красоткам такое количество воды со льдом, печенья и засахаренных фруктов, что занятого дублона едва хватает на эти новые издержки.

Наконец, к вечеру представление окончилось, и наш герой пошел провожать свою принцессу в надежде получить обещанную награду. Но только они подошли к дому, где, по словам Луиситы, она жила, как навстречу им вышла какая-то особа, нечто вроде служанки, и сказала ей в большом волнении:

— Откуда это вы возвращаетесь так поздно? Уже два часа, как сеньор дон Гаспар Геридор ждет вас и бранится, точно сумасшедший.

Тут сестрица, прикидываясь испуганной, оборачивается к кавалеру и шепчет, пожимая ему руку:

— Брат страшно буйного нрава, но отходчив. Постойте на улице и не теряйте терпения, — мы его скоро угомоним. Он каждый вечер уходит ужинать в гости, и как только он уйдет, Гиацинта впустит вас в дом.

Наш герой, воспрянув духом от этого обещания, с жаром поцеловал руку Луиситы, которая на прощание его немного приласкала, чтобы утешить. Потом она вошла в дом с Гиацинтой и служанкой. Патрисио, оставшись на улице, терпеливо ждет; он садится на тумбу в двух шагах от двери и долго сидит, не подозревая, что его околпачили; он удивляется только, отчего это дон Гаспар не выходит на улицу, и начинает опасаться, как бы этот проклятый брат не раздумал пойти в гости.

Между тем Патрисио слышит, как бьет десять, одиннадцать, двенадцать часов; его доверие к Луисите начинает понемногу колебаться, и сомнения в ее правдивости закрадываются в его душу. Он подходит к двери, проникает в темный коридор и ощупью идет вперед: посредине он натыкается на лестницу; не решаясь подняться, он внимательно прислушивается. Слух его поражен нестройным концертом, какой могут сообща поднять только лающая собака, мяукающая кошка и плачущий ребенок. Наконец, он понимает, что его обманули, и особенно убеждает его в этом то, что, вздумав дойти до конца коридора, он оказывается на улице, но вовсе не на той, где так долго и терпеливо ждал.

Он сожалеет об истраченных деньгах и возвращается домой, проклиная розовые чулки. Стучит в дверь, жена с четками в руках отворяет ему; на глазах у нее слезы, она жалобно говорит:

— Ах, Патрисио, как можете вы бросать свой дом и так мало заботиться о жене и детях? Где вы пропадали с шести часов утра?

Муж, не зная, что отвечать, и к тому же чувствуя стыд, что позволил одурачить себя каким-то плутовкам, раздевается и, ни слова не говоря, ложится спать. Сейчас жена продолжает читать ему нравоучения, от которых он вскоре и уснет.

— Теперь посмотрите, — продолжал Асмодей, — на тот большой дом, что рядом с домом кабальеро, пишущего друзьям о разрыве с невестой, любовницей Амбруаза. Видите вы там молодую даму; она нежится в кровати, убранной красным атласом с золотой вышивкой?

— Извините, я вижу спящую даму, и, как мне кажется, у ее изголовья лежит книга, — отвечал дон Клеофас.

— Совершенно верно, — сказал Хромой, — эта молодая особа — графиня, очень остроумная и веселая; целых шесть суток она страдала бессонницей, которая ее страшно изнурила; сегодня она решилась позвать доктора, одного из самых важных на всем факультете. Он приезжает; она с ним советуется; он ей прописывает лекарство, рекомендованное, по его словам, еще Гиппократом. Дама стала подшучивать над его рецептом. Врач, грубая скотина, обиделся и сказал с ученой напыщенностью:

— Сударыня, Гиппократ не такой человек, чтобы над ним смеяться.

— Ах, сеньор доктор, — отвечала с серьезным видом графиня, — мне и в голову не приходило смеяться над столь знаменитым и ученым писателем; я его настолько ценю, что уверена: стоит мне только открыть его трактат, как бессонница у меня пройдет. В моей библиотеке есть новый перевод его сочинений, сделанный ученым Асеро, это самый лучший; я велю принести мне его.

И действительно, полюбуйтесь магическим действием этой книги: на третьей странице графиня глубоко уснула.

В конюшне этого самого дома приютился однорукий солдат; конюхи из сострадания пускают его туда по ночам, и он спит на соломе. Днем он просит милостыню, и недавно у него был забавный разговор с другим нищим, который живет возле Буэн-Ретиро, где обычно проезжают придворные. Этот нищий неплохо обделывает свои делишки, он вполне обеспечен; у него есть дочь на выданье, и она слывет между нищими богатой наследницей. Солдат сказал этому нищему «с денежкой»:

— Senor mendigo,[9] я лишился правой руки, я не могу более служить королю и должен, как и вы, существовать милостыней. Я знаю, что из всех ремесел это самое прибыльное, и что один только у него недостаток — оно не совсем почетно.

— Если бы оно было почетным, — возразил другой нищий, — оно потеряло бы всякую ценность; все стали бы им заниматься.

— Вы правы, — отвечал безрукий, — но так как я ваш товарищ по ремеслу, мне хочется с вами породниться. Выдайте за меня дочь.

— Что вы, приятель, — возразил богач, — ей нужна партия получше. Вы недостаточно искалечены, чтобы быть моим зятем; мне нужен такой, которого даже ростовщики бы жалели.

— Неужели я еще недостаточно жалок? — спросил солдат.

— Образумьтесь! — резко ответил тот. — Вы только безрукий и смеете мечтать о моей дочери! Да знаете ли вы, что я отказал безногому?

— Было бы несправедливо пропустить дом, что рядом с дворцом графини, — продолжал бес, — там живут старый художник-пропойца и поэт-сатирик. Художник вышел из дому сегодня в семь часов утра, чтобы позвать священника к умирающей жене, но по дороге повстречал приятеля, который затащил его в трактир, и старик только в десять часов вечера возвратился домой. Поэт, известный тем, что не раз бывал бит в награду за свои едкие стихи, недавно заносчиво говорил в кофейне о человеке, которого там не было:

— Это негодяй; я собираюсь отсыпать ему с сотню палочных ударов.

— Вам это сделать нетрудно, — возразил некий насмешник, — у вас ведь их порядочный запасец.

— Как бы не забыть рассказать вам о сцене, которая сегодня произошла на этой улице у банкира, недавно поселившегося в нашем городе. Не прошло и трех месяцев, как он возвратился из Перу с большим капиталом. Его отец — честный zapatero[10] из Виехо-де-Медиана (это — большое село в Старой Кастилии, возле гор Сьерра д'Авила); старик живет там, очень довольный своим положением, с женой такого же возраста, как он сам, то есть шестидесятилетней старухой. Прошло уже много времени с тех пор, как сын покинул их и отправился в Индию искать счастья. Более двадцати лет они его не видели; они часто вспоминали о нем, ежедневно молили Бога не оставлять его и просили священника, который был их другом, каждое воскресенье в проповеди напоминать прихожанам, чтобы и те не забывали его в своих молитвах. Банкир, сын их, тоже помнил о родителях. Как только он устроился в Мадриде, он решил лично разузнать, в каком положении находятся его старики. Для этого, предупредив своих слуг, чтобы те не беспокоились о нем, банкир две недели тому назад отправился верхом, без провожатого, к себе на родину.