Но все, что делается для моего развлечения, производит на меня обратное действие — ничто не может меня утешить. Я нахожусь в заключении в этом ужасном дворце, где каждый день раздаются вопли невинно угнетенных, но я меньше страдаю от неволи, чем от ужаса, который мне внушает страсть ненавистного дея. Хотя до сих пор он держит себя со мною как любезный и почтительный поклонник, тем не менее на меня нападает страх; я опасаюсь, что ему скоро наскучит почтительность и он в конце концов употребит во зло свою власть. Я живу в постоянном трепете, и каждая минута жизни для меня новое мучение.

Произнеся эти слова, донья Теодора залилась слезами. Дон Хуан был растроган до глубины души.

— Вы правы, сударыня, что представляете себе будущее в черных красках, — сказал он. — Я страшусь его так же, как и вы. Уважение дея к вам может пройти, и даже скорее, чем вы думаете. Этот покорный вздыхатель скоро сбросит с себя личину кротости, я не сомневаюсь в этом и вижу всю опасность, которой вы подвергаетесь. Но, — продолжал он другим тоном, — я не останусь простым зрителем. Хоть я и невольник, отчаяние придаст мне силы, и, прежде нежели Месоморто нанесет вам оскорбление, я вонжу ему в грудь…

— Ах, дон Хуан, — перебила его вдова де Сифуэнтеса, — как можете вы замышлять такие вещи? Бога ради не приводите их в исполнение. Какие жестокости последуют за этой смертью! Неужели турки не отомстят за нее? Самые ужасные истязания… Я не могу даже подумать об этом без дрожи! К тому же зачем вам напрасно подвергаться опасности? Лишив жизни дея, разве вы вернете мне свободу? Увы, меня, может быть, продадут какому-нибудь извергу, который не будет меня уважать, как Месоморто. К тебе, о небо, взываю, — яви справедливость! Тебе ведомо грубое вожделение дея, ты запрещаешь мне прибегнуть к яду и кинжалу, так предупреди же это преступление, которое ты считаешь грехом!

— Да, сударыня, небеса его не допустят, — сказал Сарате. — Я чувствую, что они меня вдохновляют. То, что мне сейчас пришло в голову, — это тайное внушение свыше. Дей позволил мне с вами видеться с тем, чтобы я убеждал вас ответить на его любовь. Я должен тотчас же отдать ему отчет в нашем разговоре. Надо его обмануть. Я скажу, что вы постепенно примиряетесь со своим положением, что его обращение с вами залечивает ваши раны и что если он будет так продолжать, то может надеяться на все. Помогите мне и со своей стороны. Когда он вас увидит, будьте не так печальны, как обычно; притворитесь, будто его речи доставляют вам некоторое удовольствие.

— Что за насилие! — перебила его донья Теодора. — Как может чистая, правдивая душа выдержать это, не изменив себе, и какова же будет награда за столь тягостное притворство?

— Дей будет радоваться этой перемене, — ответил он, — и захочет окончательно завоевать ваше сердце своей любезностью; а я тем временем буду торопиться, чтобы освободить вас. Сознаюсь, задача нелегкая; но я знаком с одним весьма ловким невольником и надеюсь, что его изворотливость пригодится нам. Я вас покидаю, — продолжал он, — дело не терпит проволочки. Мы еще увидимся. Я пойду к дею и постараюсь баснями утихомирить его страсть. А вы, сударыня, приготовьтесь его встретить: притворяйтесь, старайтесь, чтобы ваши глаза, оскорбленные его присутствием, не глядели чересчур гневно и строго, чтобы с ваших уст, которые открываются лишь для того, чтобы жаловаться на судьбу, срывались бы слова, приятные тирану. Не бойтесь показать излишнюю благосклонность: надо все посулить, чтобы ничего не дать.

— Хорошо, — сказала Теодора, — я исполню все, что вы мне велите. Грозящее мне несчастье принуждает меня к этому. Ступайте, дон Хуан, употребите все усилия, чтобы положить конец моей неволе. Я буду вдвойне счастлива, если своим освобождением буду обязана вам.

Толедец, повинуясь воле Месоморто, отправился к нему.

— Ну, Альваро, какие новости принес ты от прекрасной невольницы? — спросил его дей с большим волнением. — Уговорил ли ты ее выслушать меня? Если ты скажешь, что я должен отказаться от надежды победить ее суровую печаль, клянусь головой султана, моего повелителя, что сегодня же я силой добьюсь того, в чем отказывают моей любви.

— Господин, нет никакой надобности давать такую страшную клятву, — отвечал дон Хуан, — вам незачем употреблять насилие, чтобы удовлетворить свою страсть. Невольница — молодая дама, никого еще не любившая. Она до того горда, что отвергла предложение знатнейших сановников Испании, у себя на родине она жила, как королева. Здесь она стала рабыней. Гордая душа ее может забыть разницу в настоящем и прошлом ее положении. Но эта высокомерная испанка, как и другие, привыкнет к неволе; я даже скажу вам, что цепи уже не кажутся ей такими тяжелыми; ваше внимание и снисходительность, ваше почтительное ухаживание, которых она от вас не ожидала, смягчают ее горе и понемногу смиряют ее гордыню. Старайтесь сохранить ее расположение. Продолжайте выказывать ей почтительность и завершите победу, очаровав прелестную невольницу новыми знаками уважения; она скоро уступит вашим желаниям и в ваших объятиях забудет о свободе.

— Твои слова приводят меня в восторг! — воскликнул дей. — Надежда, которую ты подаешь, покоряет меня! Да, я буду терпелив, буду сдерживать свой пыл, чтобы тем полнее его удовлетворить. Но не обманываешь ли ты меня, или, может быть, обманываешься сам? Я сейчас поговорю с ней. Я желаю убедиться, действительно ли увижу в ее глазах ту заманчивую надежду, которую ты в них заметил.

С этими словами он пошел к Теодоре, а толедец возвратился в сад, где встретил садовника. Это и был тот невольник, ловкостью которого Сарате рассчитывал воспользоваться, чтобы освободить вдову Сифуэнтеса.

Садовник, по имени Франсиско, был родом из Наварры. Он превосходно знал Алжир, потому что служил у нескольких хозяев, прежде чем попал к дею.

— Франсиско, друг мой, — обратился к нему дон Хуан, — я в большом горе. Здесь во дворце находится молодая, очень знатная дама, уроженка Валенсии. Она просила Месоморто, чтобы он сам назначил за нее выкуп, но он не хочет ее отпустить, так как влюбился в нее.

— Почему же это вас так огорчает? — удивился Франсиско.

— Потому что мы с ней земляки, ее и мои родители — большие друзья. Я бы ничего не пожалел, лишь бы помочь ей освободиться из неволи.

— Это не так-то легко, — ответил Франсиско, — но смею вас уверить, что я как-нибудь это устрою, если родственники дамы согласятся хорошо мне заплатить.

— Не сомневайтесь в этом, — ответил дон Хуан, — я ручаюсь, что они вас отблагодарят и в особенности она сама. Ее зовут донья Теодора. Она — вдова человека, который оставил ей большое состояние, и она так же щедра, как и богата. Наконец, я — испанец и дворянин; на мое слово вы можете положиться.

— Хорошо, — сказал садовник. — Полагаясь на ваше обещание, я обращусь к одному каталонцу-вероотступнику, с которым я знаком, и предложу ему…

— Что вы! — перебил его пораженный толедец. — Как можно доверять презренному, который не устыдился изменить своей вере, чтобы…

— Хотя он и вероотступник, он все же честный человек, — продолжал Франсиско. — Он скорее достоин жалости, чем ненависти, и если бы подобное преступление можно было простить, я бы его простил. Вот в двух словах его история.

Он родом из Барселоны, по ремеслу лекарь. Дела его в Барселоне шли плохо, и он решил поселиться в Карфагене, надеясь, что с переменой места переменится и судьба. Он сел на корабль вместе со своей матерью, но в море они попались алжирскому пирату, который и привез их в этот город. Их продали: мать — какому-то мавру, а его — турку; турок так его притеснял, что он принял магометанство, лишь бы положить конец неволе и освободить мать, с которой мавр, ее хозяин, обращался крайне сурово. Действительно, отступник нанялся к некоему паше и, совершив несколько пиратских набегов, накопил около четырехсот патагонов, часть которых употребил на выкуп матери, а на оставшиеся деньги начал разбойничать на море уже за собственный счет.