Так мало-помалу они сплыли метров на двести ниже бани. Черная крыша ее скрылась за поворотом. Крики купающихся сразу стали глуше.

Девушка опять ушла под воду, но на сей раз всплыла так близко, что скользнула по его спине своим телом. Обхватив Ильина сильными руками, на мгновение прижалась к нему и вдруг, упершись в его плечи, подпрыгнула вверх, словно собиралась утопить.

Это было так неожиданно, что Виктор изрядно нахлебался воды. Вынырнув, услышал громкий смех. Через секунду шутница что есть силы колотила руками по воде, удирая к берегу. Ильин приударил следом.

Схватившись за нависшие над водой ветви тальника, девушка рывком бросила тело на зеленый травянистый берег, быстро вскарабкалась по отлогому склону.

Войдя в азарт погони, Виктор сразу заплутался среди светлого березняка. Остановившись, услышал в безмолвии только свое колотящееся сердце. За спиной хрустнула ветка. Он обернулся — дочь Вармы стояла в десятке шагов. В голубых глазах прыгали бесовские искры.

Он медленно пошел к ней. Она оставалась на месте, все с той же лукавой улыбкой глядя прямо в глаза ему.

Сжав руками сильные плечи девушки, Виктор привлек ее к себе, всмотрелся в чистое полудетское личико, в пухлые влажные губы, в подбородок, разделенный слабой ложбинкой. Руки его медленно скользили вдоль ребер, по упругим бедрам. Он чувствовал, как ее тело становится все более упругим, как ее начинает колотить озноб…

Когда Ильин в изнеможении лежал, уткнувшись в прохладный мох, ему вдруг представилось, как Анна сидит в полутемной землянке и смотрит на клубы дыма, поднимающегося над плошкой, в которой курится трутовик. Он резко поднялся и быстро пошел к реке. Не оборачиваясь назад, нырнул и, разрезая воду мощными гребками, пошел вверх по течению.

Когда подплыл к бане, с противоположного берега плюхнулись Овцын и другая дочь Вармы. Старый вепс стоял по колено в воде, поглаживал себя по животу и, посмеиваясь, глядел на гостей.

— Мало парился. Однако, еще баня надо.

Сидя на полке, Ильин старался не смотреть на забившуюся в угол шутницу В голове у него прокручивалось одно и то же: «Неужели в самом деле втюрился?.. Вот, оказывается, как это бывает… Ей-богу втюрился по-черному…»

Идея с переодеванием родилась у Виктора, когда до Новгорода было еще полтысячи верст пути по никудышным дорогам и разбитым гатям. Благодаря его затее им пришлось сделать крюк еще в добрую сотню верст, чтобы попасть к началу торгового пути из варяг в греки.

Ход его мыслей был таков: поскольку мы плохо ориентируемся в местных условиях, лучше всего выдать себя за иностранцев. Тем более что все, кроме Ивана, владели немецким языком. В разной степени, конечно. Анна великолепно — ибо росла под присмотром немки-гувернантки, потом постоянно общалась в Смольном с классными дамами да и с отцом не раз проводила по нескольку месяцев в Баден-Бадене и Киссингене. Овцын побывал в Саксонии во время Семилетней войны и вполне сносно объяснялся с княжной, желая продемонстрировать свою светскость. Познания Ильина были основательнее — в университете он занимался не только современным немецким, но и староверхненемецким, ибо дипломная работа его была посвящена фольклорным параллелям у славян Поморья и их соседей. Целыми днями он растолковывал спутникам особенности грамматики и архаичную лексику, сохранившуюся в его памяти. Ивашка обнаружил полную неспособность к языкам, поэтому его решили держать за конюха при «иностранцах».

Но для того, чтобы воплотить идею в жизнь, необходимо было материальное ее обеспечение — одежда, притачные лошади. Не являться же заморским купцам на убогой телеге, в которую была запряжена вислобрюхая клячонка, подаренная Добрыней. Да и средства нужны были, чтобы хотя бы на первых порах платить за пропитание и жилье.

Виктор предложил сложить в общий котел все их имущество и подумать, что можно пустить в обмен с иноземцами на необходимые четверке товары.

Распорядителем решили избрать Ильина, поскольку ему, по общему мнению, принадлежал главный вклад: исправно действующий фонарик, щипчики для срезания ногтей, олимпийский рубль, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни. В порыве благородства Виктор даже согласился на предложение Овцына спороть с ширинки джинсов медную «молнию». Замок давно приводил в восторг коллежского секретаря, хотя в то же время он недоумевал, как такая дорогая вещь могла оказаться на безобразных вытертых до белизны штанах, достойных какого-нибудь оборванца. Ильин сознательно дал уговорить себя пойти на жертву — во-первых, думал он, в двадцатый век можно вернуться и с расстегнутой прорехой или на худой конец снабдить ее пуговицей, а во-вторых, он замыслил убедить самого Овцына в необходимости отдать в обменный фонд малиновый камзол и парик.

Коллежский секретарь, конечно, встал на дыбы, услышав такое предложение. Он потратил на свое одеяние трехмесячное жалованье, одни галуны серебряного шитья чего стоили! А парик — это же настоящий шедевр — как ни мяли его язычники, как ни мок он под дождями, все равно сохранял свой щегольской вид.

Вот именно поэтому Василий и должен отдать свое достояние, настаивал Ильин. Пусть заберет себе полдюжины золотых, оказавшихся у него в поясе, это все равно не деньги, но камзол — целое состояние, надо только умело им распорядиться. Если какому-нибудь заезжему викингу лапшу на уши повесить, то бишь рассказать, что роскошное облачение с огромными орлеными пуговицами привезено из Персии или из Индии, он за него десять гривен золота не пожалеет.

Анна недоверчиво подняла брови, а Овцын посоветовал поменьше фантазировать. Тогда Ильин привел вычитанную им как-то в исландских сагах историю о крестившем Норвегию конунге Олафе Трюгвассоне, мальчиком, попавшем в плен к викингам. Лицо царской крови было обменяно на хороший плащ! В другом источнике рассказывалось о знатной норманке Стейнвер Старой, которая, прибыв в Исландию, расплатилась за земельное владение опять-таки расшитым плащом.

— Так это когда было, — хмыкнул Овцын.

— Именно теперь, сударь, в нашем с вами одиннадцатом веке или каких-нибудь лет тридцать назад… — с неменьшей иронией ответил Ильин.

Анна без колебаний внесла в банк ценностей нитку жемчуга и коралловую брошь.

Иван долго вздыхал, потом достал из-за пазухи кипарисный образок с изображением какого-то святого. Благоговейным тоном пояснил:

— С горы Афон странники, дай им бог здоровья, принесли. Пантелеймон-целитель, от всех болезней помогает.

— А в каком веке он жил? — с подозрением спросил Ильин.

Иван пожал плечами и ответил:

— Знаю только из жития его, что рожден он от знатных родителей в граде Никомидии, отец был язычником, а мать…

— Спасибо, все ясно, — прервал его Ильин. — Это нам подходит, остается выяснить, с какого века у нас на Руси его почитать стали.

— У нас святого Пантелеймона весьма и весьма уважают, — солидно сказал Овцын. — В день памяти его русский флот шведов дважды бил — при Гангуте и при Гренгаме.

— Не вздумай сделать ему такую рекламу при норманнах, — предупредил Ильин.

— А они что, тоже шведы? — простодушно спросил Василий.

— Да, и при этом далеко не столь воспитанные, какими стали при Карле XII…

Дорога вывела их на берег озера Нево в нескольких верстах от крепости Ладога — об этом сказал встретившийся им горшечник, возвращавшийся с базара на подводе, на добрую половину заставленной нераспроданным товаром.

— Худо торговля идет? — полюбопытствовал Ивашка.

Возница почесал спину кнутовищем и сплюнул. Неохотно отозвался:

— Чтоб их лешак всех подавил! От немца продыху нет — завалил дешевой посудой.

А вскоре путники увидели и первых гостей из-за моря — разрезая высоким выгнутым форштевнем рябь озера, летела ладья под огромным красным парусом, расшитым оскаленными мордами чудовищ. Борта были обвешаны желтыми щитами.

Иван перекрестился, увидев богоненавистные изображения.

— Не иначе язычники!