— Кто ты такой? — строго спросил Ильин. — Почему голый шатаешься?

— Я викинг, — с сильным скандинавским акцентом ответил волосатый. Проклятые мужики — порази их Тор! — сожгли в бане всю мою одежду. У меня ничего нет, одна кольчуга уцелела… Я покажу…

И он махнул в сторону крайнего сруба.

— Пошли, — хмуро сказал Овцын, явно разочарованный тем, что знакомство с нежитью не состоялось.

В бане Василий добыл кресалом огня и запалил лучину. Викинг сунулся под низкий полок и вытащил оттуда скрученный в жгут доспех. Встряхнув его на руках, поднес поближе к свету.

Ильин и Овцын склонили головы над закопченной кольчугой. У ворота были приклепаны пластинки с руническими письменами. Викинг пояснил:

— Это места, где я воевал: Ирландия, Испания, Сицилия, Греция.

Виктор уважительно присвистнул:

— Когда же это ты успел? Тебе, по виду, совсем немного лет… И вообще, давай-ка познакомимся. Я Удача, богомаз, иначе говоря, художник, а это Василий, мой ученик…

— А меня зовут Торир Бычья Шея…

— Как ты попал сюда?

— Я бежал из родных мест, мой род живет на берегу Хардангер-фьорда.

— Это, видимо, Норвегия, — задумчиво сказал Ильин. — Если, конечно, такое название сейчас в ходу.

— Правильно, Хардангер-фьорд — это Норвегия. Наш конунг Олаф Толстый, раньше он тоже был викингом, воевал и в здешних местах…

— А почему ты бежал? — спросил Овцын.

Торир долго молчал, катая желваки на щеках и зловеще поигрывая мышцами шеи. Потом через силу сказал:

— Я нидинг, изгой. Каждый может убить меня… Я совершил убийство…

— Знаю о подобных случаях, — сказал Ильин. — В частности, первооткрыватель Америки, Эйрик Рыжий, был изгнан с родины за убийство…

— Какой еще Америки? — недоуменно воззрился на него викинг. — Я слышал сагу об Эйрике, он открыл Винланд…

— Ну конечно, конечно, черт меня подери, — спохватился Ильин. — Именно так он назвал эту землю…

— Черта не поминай, — недобро сказал Торир, совсем в том же тоне, как Ивашка и Добрыня минувшим летом.

— Одним словом, ты решил бежать за море, — не давая втянуть себя в догматический спор, подытожил Ильин. — Непонятно только, почему на Русь.

— Сюда, я слышал, из наших мест мало ходят. Может быть, удастся исчезнуть с глаз тех, кто знает, что я — нидинг.

— Ты что, давно здесь? — снова вступил в разговор Овцын. — По-нашему знатно говоришь.

— Нет, я весной сюда пришел… А языку славянскому в Йомсбурге научился. Я ведь был йомсвикингом.

С этими словами он что есть силы хватил себя кулачищем по темени и исступленно затряс головой.

Расспросы продолжались больше часа. За это время Торир успел поведать, что Йомсбург — это военный лагерь викингов на острове в устье Одры. Десятки тысяч воинов — не только скандинавы, но и немцы, славяне. Славян там даже больше, чем выходцев с севера и из германских земель. В крепости, обнесенной идеально круглым валом и рвом, живут одни мужчины. Под началом херсира военного вождя — они целыми днями готовятся к будущим битвам: ведут поединки между собой, занимаются бегом, поднимают тяжести, соревнуются в гребле…

Йомсбург — самая большая из подобных крепостей, разбросанных по берегам Варяжского моря. Они господствуют над торговыми путями, но главное назначение их — готовить воинов для дальних походов. Из Йомсбурга каждую весну выходят сотни судов с викингами, волна за волной они обрушиваются на побережья Европы, громят богатые арабские города на севере Африки. Отряды, прошедшие обучение в бургах, захватывали Париж, Рим, Иерусалим. Их видели под стенами Тегерана и Багдада. Нет на земле места, до которого не добрались бы йомсвикинги, если на то был приказ вождя.

Торир с юности ходил на судах своего отца в набеги на побережья Ирландии и Англии. В этих походах его заметили знаменитые викинги и забрали с собой в Йомсбург. Природные качества неустрашимого бойца вскоре сделали его берсерком, то есть таким воином, который впадал в ярость перед битвой, рвал на себе одежду, издавая ужасающие вопли, а потом кидался на врага, сокрушая все и вся на своем пути. Таких людей очень ценили херсиры, они составляли ударную силу викингов. Сами конунги знали их по именам, о подвигах берсерков скальды слагали драпы — хвалебные песни.

Но именно привычка впадать в слепое бешенство при виде противника не раз служила дурную службу Ториру Бычьей Шее. Его отцу, влиятельному бонду землевладельцу — то и дело приходилось платить виру за убитых его отпрыском. Наконец, терпению ярла — правителя области — пришел конец после того, как Торир уложил целую дюжину людей на самом большом празднике — празднике середины зимы. Бычью Шею объявили вне закона, и теперь родственники его жертв — таковых набралось много десятков — могли свести с ним счеты любым способом.

— Чем ты теперь думаешь зарабатывать свой хлеб? — спросил Овцын, выслушав рассказ викинга.

— Тем же, чем и раньше — мечом. Если не найду себе конунга в Кенугарде — по-вашему, в Киеве, — доберусь до Миклагарда — его еще Константинополем зовут…

— Мечом? Но ведь ты без оружия, — удивился Ильин.

— Я не досказал еще… Когда я приехал в Хольмгард, или Новгород, то хотел определиться на службу к конунгу Ярислейфу…

— Ярославу? — уточнил Ильин.

— Да, так вы его зовете… Я пришел к Эймунду, сыну конунга Ринга, — он херсир дружины Ярислейфа, — и попросился к нему на довольствие. Дело сладилось, но в тот же день меня узнал Эймундов дружинник — Харальд Жеребячий Лоб, родич одного из тех парней, которые неправильно поняли мои намерения во время праздника середины зимы… Я все побросал на постоялом дворе, потому что за мной пустились несколько крепких ребят с секирами. Я отвязал от коновязи чью-то лошадь, вскочил в сани и вылетел из города. Хотя на Волхове еще стоял лед, но повсюду уже чернели полыньи. Под полозьями раздавался треск, я каждую минуту готов был выброситься из саней. Не иначе, как сам Тор, чей амулет я ношу на груди, охранял меня, и я сумел добраться до Ильменя. Переночевал в охотничьей избушке, а на другой день поехал дальше. Но едва миновал озеро и выехал на Ловать — это было уже вечером, попечительство бога меня оставило… Я дремал, лежа на соломенной подстилке, а лошадь лениво брела по зимнику. Очнулся уже в воде — кобыла храпит, бьет копытами по кромке льда, пытаясь выкарабкаться из полыньи. Я сам кое-как вылез. Хватился меча, сумки с деньгами — все на дно ушло…

— А почему ты не пошел в Черный Бор, не попросился на ночлег? — спросил Овцын, сочувственно глядя на викинга.

— После всего, что было, я решил: лучше никому не доверяться. Знаешь, когда тебя объявляют нидингом, ты и вправду начинаешь чувствовать себя волком… А тут еще я увидел, как над этими маленькими избушками клубится пар, когда из них выскакивают голые люди и начинают валяться в снегу. Я полежал в лесу на противоположном берегу, Наблюдая за деревней до тех пор, пока одежда моя не превратилась в ледяные латы. Тогда я с трудом поднялся и, едва переставляя ноги, дотащился до крайней избушки на берегу. Тогда я не знал, что это баня — у нас нет таких в Норвегии… Можете представить мое блаженство, когда я оказался в жарко натопленном срубе, да еще ушат горячей воды как нарочно поджидал меня. Я разделся догола и залез на эту вот штуку…

— На полок, — подсказал Ильин.

— Утром проснулся как ни в чем не бывало. Правда, в темноте с непривычки ударился головой о потолок, да и сажей перемазался изрядно. Выглянул наружу — оттепель, лед на реке совсем почернел. Куда пойдешь в такую погоду? Решил, что пережду здесь, пока снег не сойдет, а потом дальше берегом двинусь.

— Это, видимо, в конце апреля было? — сказал Ильин. — По-здешнему, месяц березозол.

— Правильно, именно в это время, — ответил Торир. — Слушайте дальше. Раз уж я осел в этой бане, надо было и о пропитании позаботиться. Стал я в деревню пробираться, что найду — сюда тащу. Так и кормился целую неделю. А потом заявляется мужик с охапкой дров — едва я под этот… полок спрятаться успел — и начинает топить очаг. Целый день жарил — только тем я и спасся, что на земле холодной лежал… А потом настоящий ужас начался — когда этот мужик, хозяин бани, вместе с женой своей заявились. Голову на отсечение дам, что ни один йомсвикинг такой пытки не вынесет, какую эта железная баба себе и своему мужу устроила. Хлестала себя и его двумя вениками до того, что от обоих дым пошел. Я уж не думал, что жив останусь, носом в самый угол забился — оттуда сквозь щель свежим воздухом тянуло… Потом старуха со стариком пришли — ветхие, морщинистые, в чем душа держится. Но едва на полок залезли, такое побоище вениками учинили…