В ветхозаветную Церковь была введена Матерь Божия, и там во святая святых она получила благую весть о том, что родит Спасителя мира. Туда она принесла своего Божественного Младенца, и там, в ветхозаветной Церкви, Его встретили Симеон Богоприимец и пророчица Анна. Значит, Бог, как сказал Апостол Павел, предусмотрел о нас нечто лучшее.

Он привел нас в нашу Церковь, странствующую по землям нашего земного отечества, политого кровью мучеников. Это - колодец, из которого пили наши отцы...

Но Иисус Христос сказал Самарянке, пришедшей к колодцу по воду: "Я дам тебе воду живую".

Ветхий Закон, по словам Апостола Павла, был "детоводителем ко Христу". Наша Церковь, куда мы пришли, стала для нас детоводителем, она поила нас из своего колодца.

Иисус сказал Самарянке: Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.

И женщина говорит ему: дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды... (Иоан. 4, 13-15).

ПРЕБЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПОКОЙ

Для того чтобы жить, надо умереть.

Если зерно, пав в землю, не умрет, оно не воскреснет и не даст никакого плода (Иоан. 12, 24).

Авраам получил Исаака, потому что занес над ним нож. Тот, кто поклоняется истукану, сгорает в печи Вавилонской, разжигаемой жрецами истукана.

Лежа спиной к своей сокамернице, спиной к "глазку", я запрещаю себе думать о моем нежно любимом внуке Филиппе, потому что я замечаю, что огонь в печи становится жарче, как только я вспоминаю о тех, кого люблю. "Для того, кто омертвел сердцем для своих близких, мертв стал дьявол" (преп. Исаак Сириянин).

Значит, я должна разлюбить все? Еще один виток в безумие.

Бог есть любовь, любовь завещана мне как единственное и как неоспоримое условие спасения моей души, и я должна перестать любить? Кто... не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей... а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником, - сказал Христос (Лк. 14, 26).

Я никогда не могла объяснить, что значат эти слова. Их объяснить невозможно, их надо прожить. Христианству невозможно научить, это иное устроение ума и сердца. Это - иная жизнь. Тайны открываются только смиренным. И если мы не смиряемся, то Господь смиряет нас.

"Как вам нравится у нас?" - спрашивает меня один из лефортовских начальников. Кто-то из нас безумен... "Тюрьма", - отвечаю я. "Вы еще не видели тюрьмы", - возражают мне.

Они гордятся своим порядком, чистотой, жестким регламентом, - понимаю я. Здесь чисто, меняют регулярно постельное белье, водят регулярно в баню, по первой просьбе является фельдшер, еда вполне прилична для тюрьмы.

Я вспоминаю своего знакомого эстонского писателя. Его жена была постоянно занята стиркой, глажкой, уборкой. Она буквально вылизывала свое жилище.

"Фрейд, - говорил он мне, посмеиваясь, - Фрейд объясняет сугубую чистоплотность желанием человека спрятать свою внутреннюю нечистоту". Вымещение внутреннего во внешнее.

Фрейд повторил по-своему сказанное в Евангелии: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).

Форма не только может стать поруганием смысла, форма может обнажить внутренний смысл. Лицемерие как сущность фарисейства всегда придает особое значение форме.

"Как вам нравится у нас?" Мне очень нравится ваша тюрьма.

По-видимому, это лучшая тюрьма в мире...

Мы сидим в гостиной у священника. Хозяин дома молчит, не подымает глаз на гостей, казалось бы, он не видит ничего и не слышит ничего.

Разговор идет все о том же: сейчас не время плодов. В гостях у священника его близкий родственник, в церковных кругах родственника почитают за известного богослова и знатока церковной словесности.

Он негодует против тех, кто думает иначе, кто полагает, что подлинное христианство неподвластно никаким обстоятельствам, кроме евангельских.

Он негодует против тех, кто сидит в тюрьме. Кто незаконно подвизается - тот не увенчивается, - твердит богослов на все возражения. Это фраза из послания Апостола Павла к Тимофею (II Тим. 2, 5). Речь в ней идет о том, что воин Христов, христианин, не должен связывать себя делами житейскими.

Богослов негодует против тех, кто сидит в тюрьме за христианство. Он уверен, что они "незаконно подвизаются"...

Все так красиво, чинно, так богато в этой гостиной, все так благолепно, так и кажется, что сейчас нас спросят:

"Как вам нравится у нас?"

Но вот форма трещит по швам, еще немного, и окрашенный гроб обнажит свое содержимое.

Мой соузник, мне хочется назвать его бретонским крестьянином (когда-то Пастер позавидо-вал вере бретонской крестьянки), только что отсидел свою ссылку, свой второй срок. Он - не бретонец, он - украинец, двадцать лет назад его впервые посадили за веру. С тех пор он в скитаниях вместе с семьей, у него шестеро детей... "Мне снится тюрьма, - говорит он тихо. Наверное, не миновать ее". Я говорю все то же: "Поберегите себя".

Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, - отвечает Господь Петру.

Бретонский крестьянин отвечает мне с кроткой улыбкой: "Ведь это блаженство". - "А дети? Дети?" - волнуюсь я. "А то Господь не знает..."

Тюрьма - это блаженство, говорит он.

"Как вам правится у нас?"

Я лежу спиной к моей сокамернице, спиной к "глазку". Я не знаю, откуда во мне возникает это незнакомое сочетание знакомых слов, но они все настойчивей звучат в моем уме.

"Как я хочу в Твой преблагословенный покой". Видно, ветер в печи был слишком стреми-тельным и жарким, и вот однажды на рассвете я впервые услышала эти слова, когда мой измученный ум, повторив бессчетное число раз бессмыслицу и ложь, атакующую мою душу на допросах, взмолился о покое...

Но что же такое преблагословенный покой? Начало? Исток пути? Предел пути? Царство Небесное? Но у Царства Божия нет предела. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! - взывает Господь. Приблизился преблагословенный покой Его. Он совсем близко - у моего сердца, у моего лица, он ближе воздуха, которым я дышу, им дышит мое сердце, он в моем сердце, вместившем глубины будущего века, и я жива еще потому, что мне дано время, чтобы войти туда...

Сними обувь, здесь земля святая. Здесь Господь. Здесь Его покой. Но войти туда можно с умом и сердцем, очищенным покаянием.

Мое путешествие начинается вновь. Каждый день - это отрезок пути. Я должна идти, я должна пройти этот путь.

Лефортовские коридоры стали короче.

Меня судят за "Надежду", меня спасает "Надежда". Я читаю ее. Я учу наизусть ее тексты. Это голос Церкви. Маленькие желтые книжечки станут судебным делом. Они лягут в казенные тюремные папки. Предание Церкви. Земная жизнь Пресвятой Богородицы. Описание ее чудот-ворных икон. Жития Святых. Проповеди святых Отцов. Духовные наставления священников. Письма новомучеников своим духовным чадам, мои статьи о необходимости проповеди христианства в культуре.

Почти десять лет напряженной работы, десять лет Христианского чтения, изучения духовного наследия Православной Церкви. Живая вода, обещанная Христом. Ее хотят заточить в казенные папки.

Их кладут передо мной на стол. Это - мое "дело", пришла пора его закрывать.

Я с жадностью читаю "дело", это - встреча с Церковью, с "Надеждой", с теми, кого я давно не видела, передо мной протоколы их допросов.

Я прощаюсь с книгами "Надежды". Увижу ли я их когда-нибудь?

Мое сердце, моя память должны вместить то, что хотят заточить в тюремные папки. Господь снова дарует мне Надежду, чтоб через нее спасти меня.

Я возвращаюсь в камеру после каждого свидания с моим "делом". "Что с вами? Почему вы радуетесь?" - недоумевают мои соседки по камере, теперь их двое, вторую поместили к нам недавно, она рассказывает ужасы, которые ожидают меня. "Вы умрете в лагере", - говорит она чуть ли не десять раз на день.