Мать никогда не выказывала особой любви к дочери. Наоборот, она обращалась с ней как со злейшей соперницей, врагом в собственном доме, за которым надо было наблюдать с осторожным отвращением, подвергать жестким ограничениям, стараться обуздать ее своенравный характер.

Боб не обращал внимания на недовольство жены. В его глазах маленькая Бесс была не только красивой, но также бойкой и смышленой, какой и должна быть ирландка. Он брал ее в свои поездки, представлял ее старым политическим друзьям и избирателям, и даже – вовсе не притворяясь – некоторым из своих женщин, чтобы они могли восхищаться ее улыбкой, прекрасными глазами и умом.

Ребенок, казалось, не возражал против упрямой вражды матери и едва замечал ее существование. Она купалась в лучах отцовской любви и использовала его в качестве галантного защитника в тех случаях, когда ее развитый не по годам ум вовлекал ее в неприятности с друзьями или в школе.

Со своей стороны Боб просто обожал Бесс и казался безразличным к тому факту, что его слабая жена не могла больше произвести на свет детей. Он абсолютно не испытывал недостатка в сыне. Ему вполне хватало дочери. Он обладал средствами к существованию, прекрасным политическим будущим и жизнью, полной любви. Чего еще мог он хотеть?

Потом что-то пошло не так. Летом, когда Бесс шел восьмой год, Бобу Деймерону не повезло. Он был застигнут в объятиях одной из своих любовниц ее мужем, который неожиданно вернулся домой из командировки. Молва об этом достигла не тех ушей, и разразившийся скандал дал свои результаты. Боба облили грязью в его районе. Противники потянули за все политические ниточки. Весы склонились в другую сторону. И Боб потерял свое место в палате. В дополнение к катастрофе, его боссы в фирме по производству кухонного оборудования разнервничались и уволили его. Подавленный Боб удалился в маленький офис, который он содержал много лет назад на третьем этаже своего дома и начал топить свое горе в виски. Он больше не надевал красивых костюмов, а сидел в нижнем белье, читая спортивные новости и выходя лишь для того, чтобы поставить что-нибудь на лошадь или посетить какую-нибудь верную подружку.

С течением времени его депрессия становилась все глубже. Он перестал обедать с женой и дочерью, и, напившись, уходил из дома, когда ему вздумается, чтобы зайти в какой-нибудь кабак в центре города или даже потратить таящие деньги на проститутку. В нем уже не было прежнего очарования, и только безответственность осталась прежней. Однажды юную Бесс вызвали из класса и привели к директору, где сообщили ужасную новость. Ее дом сгорел, родители погибли, так как пламя охватило ветхое строение до того, как приехали пожарные. Решили, что пожар начался в кабинете Боба Деймерона, где он заснул пьяным с зажженной сигарой в руке и уронил ее на ковер, решив таким образом судьбу свою и жены. Послали за кузиной матери, и состоялся семейный совет, решивший судьбу девочки. Для нее не было будущего в Луизиане. Члены семьи, доходы которых позволяли содержать ее, жили в Калифорнии, в бедном районе на окраине Сан-Диего.

На похоронах присутствовало много друзей и родственников, включая и тех старых друзей по бизнесу и политике, которые совсем недавно повернулись спиной к Бобу, и женщин, которые скучали и будут скучать без тонкой улыбки Боба и его мужского очарования. Через час после похорон маленькая Элизабет сидела в поезде, направляющемся в Калифорнию, под защитой тетушки, перед которой выросла малоприятная перспектива – искать, чем прокормить еще один рот. Временное пребывание Бесс Деймерон в сердце великого Среднего Запада завершилось, как и маленькой Лауры Белохлавек шестью месяцами раньше.

Служба новостей Би-Би-Си, 10 июня 1937 года

«У англичан особая причина радоваться сегодня, когда Рейд Ланкастер, специальный советник президента Рузвельта по англо-американским связям, прибыл в Саутгемптон со своей семьей, чтобы встретиться с королем, премьер-министром Чемберленом и членами парламента по вопросу об инициативе в пользу „Нового курса“ Рузвельта, призванного начать программу по созданию новых рабочих мест для британских граждан и организации благотворительных фондов для нуждающихся граждан Британии. Ланкастер, известный финансист, чья родословная тянется от двух легендарных династий Стюартов и Ланкастеров, высадился на берег к радости большой приветствующей его толпы. Рядом с ним его жена Элеонор, урожденная Брэнд, наследница знаменитого преуспевающего американского бизнесмена в области косметики, его старший сын Стюарт, симпатичный молодой человек двадцати одного года – студент Йельского университета, одиннадцатилетний Хэйдон и пятилетняя Сибил, очаровательный белокурый чертенок, которая стала объектом обожания репортеров с той самой минуты, как ножка ее ступила на землю Англии. Ланкастеры пробудут в Лондоне более пяти недель, так как Рейд Ланкастер работает над внедрением программы, которая была названа „возвращением к жизни Британии из экономического застоя“. Мы приветствуем эту семью из эмигрировавших когда-то британцев и желаем им хорошо и продуктивно провести здесь время».

– Эй, кончай трепаться, мама зовет тебя.

Стюарт Ланкастер стоял в дверях в черном галстуке и фраке. У него была красивая фигура развитого не по годам двадцатилетнего юноши, орлиный нос, черные волосы и сверкающие черные глаза. Он улыбался, глядя на своего младшего брата. Все, чего ему не хватало для полного блеска – это цилиндра, который он вскоре должен был надеть, чтобы пойти на гала-прием, запланированный в Букингемском дворце.

Как бы то ни было, одежда, которую навязывали эти строгие британские формальности, шла ему, несмотря на его спортивную манеру держаться. В конце концов, даже само имя говорило о глубоких британских корнях его семьи. Оно было большой редкостью на длинной ветви Стюартов и занимало привилегированное место на семейном древе – Ланкастеры упрямо изменили произношение своей фамилии два столетия назад, чтобы скрыть женитьбу их отпрыска на представительнице враждебного клана Стюартов.

Стюарт казался воплощением духа Ланкастеров, в котором сочетались бунтарство и уважение к традициям. В нем воплощалась громадная часть надежд его престижной семьи. Он переносил это с той же легкостью, с какой носил костюм, который облегал его тело сегодня.

Его брат поднял глаза от книги, которую со скукой читал, лежа на постели. Хэлу было только одиннадцать лет, но лицо его уже носило отпечаток, характерный для мужчин из семьи Ланкастеров. И все же в нем чувствовалась какая-то мечтательность, которая не совсем соответствовала его гордому взгляду. У него были черные живые глаза Ланкастеров, но в них проглядывали нежность и какой-то каприз, которые смягчали взгляд и придавали отличительный блеск его глазам.

Стюарт был чистым Ланкастером, частью своего отца, с природным шиком и веселым юмором, под которым скрывалось понимание его подлинной миссии в жизни. Он прекрасно понимал, что значит быть первым сыном Рейда Ланкастера в разгар Великой Депрессии, которая не могла не затронуть богатства семьи, не говоря уже о необходимости сохранения гордости и власти Ланкастеров за пределами замка. И он совершенно точно знал, где будет применяться его Йельское образование и последующий за ним Гарвард. Через несколько лет Стюарт получит важный пост в финансовой империи отца. Потом станет продвигаться по службе, пока не придет время, когда отец решит уйти в отставку и оставит семейный бизнес в руках Стюарта. И тогда Стюарту останется неустанно приумножать богатства Ланкастеров, принять пост советника президента, затем посла в республике, зависимой от Америки и еще много-много всего – и, наконец, обеспечить продолжение династии, организовывая браки Ланкастеров с другими семьями, равными им по влиянию и воспитанию. Все это Стюарт твердо знал не умом, но сердцем. Это сознание было частью его молодости, его счастья в мире, что в глазах его брата Хэла придавало ему какую-то божественную уверенность.