Однако благодаря этому бездарному совещанию Флавия смогла еще раз встретиться с Джонатаном Аргайлом. Несколько месяцев назад она получила от него письмо с просьбой навестить его, если окажется в Лондоне. Он писал, что хотел бы отплатить ей услугой за услугу и сводить куда-нибудь пообедать. Флавия не ответила на его письмо: она не планировала поездку в Англию и терпеть не могла писать письма, поэтому сочла молчание вполне удовлетворительным оправданием.

Но вечером в больших городах чувствуешь себя неуютно, особенно когда дни становятся короткими, на улице холодно, а лондонский дождь, по своему обыкновению, переходит в противную мелкую морось. В такую погоду нет желания бродить по улицам, осматривая достопримечательности и глазея в витрины магазинов. Идти в ресторан без спутника Флавии не хотелось, в кино тоже не нашлось ничего интересного; она давно хотела посмотреть одну пьесу, но билеты на нее оказались распроданными. Перспектива провести вечер в номере отеля за чтением книги окончательно вогнала Флавию в уныние.

Ничего не оставалось, как взять трубку и позвонить Аргайлу. В его голосе она услышала искреннюю радость, и он немедленно пригласил ее отобедать. Девушка согласилась, и молодой человек предложил ей прийти к нему домой. Флавия, решив, что это может привести к известным осложнениям, отказалась. Даже англичане иногда ведут себя глупо, когда женщина приходит к ним в гости, и, хотя Флавия не сомневалась, что с блеском выйдет из любой ситуации, однако понимала, что вечер от подобного инцидента будет безнадежно испорчен.

— О, прошу вас, соглашайтесь. По правде говоря, я сразу не соображу, в какой ресторан вас повести, будет проще, если вы сначала зайдете ко мне. Это недалеко от метро.

Простой дружеский тон этих слов рассеял сомнения Флавии, и они договорились встретиться в половине восьмого вечера.

Добраться до Ноттинг-Хилл-Гейт от ее отеля было несложно. Флавия недолюбливала Лондон и главным образом потому, что этот город, по ее представлениям, был устроен совершенно не по-человечески. В Риме она жила в пятнадцати минутах ходьбы от работы, в тихом недорогом районе рядом с мавзолеем Августа. Район изобиловал ресторанами и магазинами, по улицам прогуливались толпы людей. Здесь же у Флавии сложилось впечатление, что в центре Лондона вообще никто не живет, а жители тратят уйму времени в метро и электричках, добираясь из дома на работу и с работы домой. «Спальные» районы, где они жили, нагоняли на Флавию жуткую тоску: там почти не встречалось магазинов и царила атмосфера такой суровой респектабельности, что, казалось, в половине десятого вечера все местные жители, выпив по стакану горячего молока, дружно ложатся спать. В Лондоне практически невозможно было встретить веселых людей, которые вышли на улицу просто ради того, чтобы побродить, встретить кого-нибудь из приятелей, выпить — в общем, здесь не было ничего такого, ради чего стоило жить в городе. Лондон совершенно не соответствовал понятиям Флавии о приятном времяпрепровождении.

Аргайл жил несколько дальше респектабельных кварталов, окружавших станцию метро. Его дом был не лучшим, но и не худшим в своем квартале. Квартира находилась на верхнем этаже террасного дома примерно на середине улицы. Когда Флавия позвонила в дверной звонок, он отозвался глухим дребезжанием.

Квартира Аргайла носила следы торопливой и не слишком успешной уборки. Горы бумаг с записями лежали по коробкам, на полу стояли открытые чемоданы с одеждой и книгами, стопка носков приютилась рядом с бутылкой белого вина, купленной Аргайлом в честь прихода Флавии.

— Готовитесь к переезду? — спросила Флавия, заметив, что не нужно обладать мозгами Шерлока Холмса для того, чтобы сделать столь очевидный вывод.

— Да, — ответил Аргайл, вытаскивая из бутылки корковую пробку.

Пробка крошилась и плохо поддавалась; наконец ему удалось вытащить ее, но часть крошек осталась плавать в вине. Молодой человек слегка нахмурился, рассматривая их, потом поднял на Флавию взгляд и счастливо улыбнулся.

— Прощай, Лондон! Здравствуй, Рим! Снова еду в Италию, на целый год. Мне нужно закончить свою проклятую диссертацию. В Англии я уже собрал весь материал, теперь необходимо исследовать все, что имеется в Италии.

— Мне казалось, у вас нет средств на такую поездку.

— Не было. А сейчас есть. Вот такой неожиданный поворот, и все из-за нашего Рафаэля.

— Вот как?

— Меня пригласили на прием, где, видимо, не случайно оказался Эдвард Бирнес. Он нашел меня среди гостей и чуть ли не заискивающим тоном завел со мной разговор. Первым делом Бирнес извинился за то, что перехватил у меня картину, и уверял, будто ничего не знал о моих изысканиях. Просто так случилось, что мы двигались в одном направлении, и я чуть-чуть опоздал. Потом он сказал, что это вообще была не его картина. Может, и так, но я ему не верю. Однако главное не в этом. Бирнес предложил мне в некотором роде компенсацию за причиненный ущерб. Оказывается, его фирма учредила грант для историков-искусствоведов, и он сказал, что если бы я захотел, мне тоже могли бы вручить его для завершения диссертации.

— И вы согласились?

Аргайл ответил не сразу.

— Ну, я подумал: а почему бы и нет? Картины мне все равно уже не видать, а Бирнес заработал благодаря мне кучу денег. Конечно, я мог бы проявить гордость и отказаться от его грязных денег — как вы смеете оскорблять меня, сэр, и все такое. И что изменилось бы? При нем остались бы его деньги, а при мне — моя бедность. По большому счету Бирнес должен был предложить мне хотя бы пару миллионов. Но он поставил вопрос так: либо стипендия, либо ничего.

— А что значит — картина не его?

— Да то и значит. Во всяком случае, он повсюду об этом говорит — наверное, опасается зависти коллег по ремеслу. Якобы он являлся всего лишь посредником. Некто попросил его купить картину и выставить ее на аукционе.

— И кто же этот некто? — спросила заинтригованная Флавия.

— Он не сказал. Да, честно говоря, я и не спрашивал — мне это показалось абсолютной чушью. Кроме того, я сразу увлекся фантазиями о том, как поеду в Италию.

— Из вас вряд ли получится хороший полицейский, — заметила Флавия.

— А я и не планирую. Просто его слова показались мне такой глупостью, что я сразу же отмел их. Неужели вы думаете, что хоть один уважающий себя торговец картинами выпустит из рук Рафаэля, если ему повезет его заполучить? — Аргайл умолк, выуживая пальцем крошки пробки из бутылки. — Я веду себя ужасно, простите, — сказал он извиняющимся тоном.

Он разлил вино по бокалам, сел на пол и принялся болтать с Флавией обо всем понемногу — о ее командировке, о его исследованиях, о том, как ему удалось снять эту квартиру. Они говорили на итальянском и об Италии. Аргайл любил яркую пышность Средиземноморья той любовью, какой ее могут любить только жители холодных северных стран, угнетаемые монохромностью своих пейзажей. Он любил Италию всем сердцем, зная и принимая все ее недостатки. Аргайл понимал и прощал итальянцам их разгильдяйство и твердолобость, потому что знал и любил их искусство. Он мог часами рассказывать о своих путешествиях в глубь страны — иногда автобусом, иногда пешком — в поисках спрятанных вдали от туристических троп сокровищ.

Флавия вдруг подумала, что он нашел бы общий язык с Боттандо. Потом они сменили тему, и Аргайл стал рассказывать о Лондоне, своей работе и музеях. Подливая ей вина, он поднял указательный палец:

— Кстати, это еще одна причина, по которой я согласился взять деньги Бирнеса. Я чувствовал, что в действительности победа осталась за мной.

Флавия смотрела на него, не понимая:

— Победа? За вами?

— Сейчас вы поймете, — ответил Аргайл, опускаясь на колени рядом с большой коробкой. Он начал ворошить стопки бумаг. — Куда же я его задевал? Вот так всегда, когда укладываешься. Вещь, которая нужна, почему-то всегда оказывается на дне коробки. Ага, нашел. Это должно вас рассмешить.