— Мне не нужны деньги. Я просто хочу увидеть ее напечатанной.

Аргайл вкратце изложил свою историю, упомянув и о ночи, проведенной в камере.

— Это моя находка, понимаешь? А Бирнес украл ее у меня. Можешь написать так, чтобы все это поняли? Иначе Бирнес присвоит себе не только деньги, но и славу первооткрывателя.

— А что? Статья может получиться интересной, — высказал свое мнение Беккет, осушив еще один бокал виски, и тут же придвинул к себе большую порцию граппы. — Но главное в ней — Рафаэль, а не твои неурядицы. Только такой профи, как я, сможет представить ее соответствующе. Великое открытие, великий художник и так далее. Потом немного о тебе и о неприглядной роли Бирнеса. Легко. Надеюсь, ты не обидишься, если я сначала уточню некоторые моменты? Мне придется сделать несколько звонков, хорошо? Как чувствуешь себя? Что-то не похоже, чтобы ты наслаждался пребыванием в Вечном городе.

— Какие уж тут наслаждения… Единственным светлым пятном был ужин с девушкой из полиции…

— Ужас…

— Напротив. Она очень красивая. Необыкновенно красивая, точно тебе говорю. К сожалению, это не имеет значения — завтра я уезжаю в Лондон.

Через несколько недель Беккет прислал оправдательное письмо и в доказательство приложил оригинал статьи. Там все было так, как он и обещал: сначала Беккет написал о возможном существовании неизвестной ранее картины Рафаэля со ссылкой на «музейные источники», потом обрисовал фигуру Бирнеса, не забыв добавить, что люди такого ранга не покупают случайных картин; далее следовали комментарии искусствоведов и хроника наиболее громких открытий последних лет, после чего шел подробный отчет о том, как Аргайл пришел к своему открытию, а Бирнес увел у него картину. Молодой неопытный студент стал жертвой махинаций ловкого дельца. Конечно, это не было сказано открытым текстом, но отчетливо читалось между строк. Хорошая получилась статья.

К сожалению, даже слишком. Беккет отправил ее редактору одной нью-йоркской газеты, тот пришел от нее в восторг и напечатал на первой полосе, с левой стороны, отдельной колонкой, вместо того чтобы дать ее в разделе искусства, как рассчитывал Беккет. Но это было горячее время года. Страна жила в ожидании саммита, в политических кругах грянул скандал, связанный с коррупцией и взятками, разгорался очередной вооруженный конфликт в Ливии. И редактору захотелось поместить этот жизнеутверждающий материал именно на первой странице, но из-за нехватки места статью пришлось укоротить, выбросив из нее последние семь абзацев. Те самые, в которых речь шла об Аргайле.

В остальном статья была великолепной и получила большой отклик в прессе. В последующие месяцы горькие предсказания Аргайла сбылись. История о грандиозной афере двухсотлетней давности захватила воображение публики. Цветное приложение «Нью-Йорк таймс» и приложение по искусству «Обсервер» регулярно печатали длинные отчеты об исследовательской работе ученых, венцом которой стало такое замечательное открытие. При этом имя Аргайла не упоминалось ни разу. Подготовительная кампания Бирнеса шла полным ходом.

Аргайл с каким-то мазохистским удовольствием собирал все вырезки из газет на эту тему. Десятки историков и искусствоведов паслись теперь на ниве, которую он до недавних пор считал исключительно своей. В результате тщательных поисков им удалось обнаружить множество фрагментов, дополняющих общую картину, лишь в общих чертах обрисованную Аргайлом. В одной статье приводилось письмо шурина графа ди Парма, из которого явствовало, что граф умер от сердечного приступа, обнаружив подделку, и семья постаралась замять происшествие, не желая обнародовать факт нелегальной продажи картины: «Успокойся, дорогая сестра, ты ни в чем не виновата. Он пострадал из-за своего ужасного характера и неосмотрительного поступка. Все это должно остаться между нами, иначе семье не избежать позора. Многие наши знакомые могут отвернуться от нас…» Эта публикация возмутила Аргайла. Он тоже видел это письмо, но не придал ему особого значения.

Хуже всего было то, что теперь он не мог напечатать даже небольшой статьи в «Берлингтон мэгэзин», как собирался — все, абсолютно все факты были уже опубликованы как минимум по одному разу. Аргайл начал избегать общества друзей и снова взялся за диссертацию «Жизнь и время Карло Мантини, 1675—1729 гг.». Конечно, без прежнего вдохновения: теперь она была не более оригинальна, чем сюжет о Ромео и Джульетте, но он уже проделал слишком много работы, чтобы оставить свой труд незаконченным.

Аргайл не ошибся в предположениях насчет Бирнеса. При всей своей нарочитой скромности тот не упустил случая превратить процесс реставрации картины в настоящее шоу. Он пригласил лучших музейных реставраторов, чтобы снять с бесценного творения Рафаэля слой Мантини и защитный слой лака. Все телевизионные каналы подробно освещали ход реставрационных работ. Зрителям показывали суперсовременную лабораторию, в которой команда профессионалов в белых халатах колдовала над пробирками в поисках нужных составов. Затем пошли репортажи о том, как специалисты кропотливо восстанавливают шедевр мастера.

Общественность уже знала, что под изображением Мантини обнаружен портрет Елизаветы ди Лагуна — любовницы молодого маркиза ди Парма и, по слухам, первой красавицы своего времени. И если волшебная кисть Рафаэля могла сделать прекрасной как Венера даже не очень привлекательную женщину, то каким должен быть портрет такой совершенной модели, как Елизавета ди Лагуна? Искусствоведы высказывали смелые догадки, широко обсуждая тему во всех изданиях, от «Лондон стэндард» до «Балтимор сан». Некоторые даже полагали, что новый шедевр сбросит с пьедестала лучшей картины в мире саму «Мону Лизу» великого Леонардо.

Тем временем начали подтягиваться потенциальные покупатели. Первыми заявили о своем интересе представители Лувра. Вскоре стало известно, что в торгах готовы принять участие два крупных нью-йоркских банка и три пенсионных фонда из Токио. Явно стараясь отпугнуть возможных конкурентов, музей Гетти в Малибу-Бич намекнул, что не посчитается ни с какими расходами — лишь бы получить картину в собственность. И множество более мелких миллионеров и миллиардеров начали подбивать дебет с кредитом, прикидывая, с какой прибылью можно будет перепродать картину через несколько лет и сумеют ли они в принципе позволить себе такую покупку. Многие решили, что сумеют.

Когда шедевр наконец предъявили публике, действо было срежиссировано до мельчайших деталей. Торжество состоялось в огромном зале заседаний отеля «Савой» на Стрэнде. Картина стояла на возвышении, покрытая белой тканью. Первым номером в программе шла пресс-конференция, на которую пригласили газетчиков, тележурналистов, музейных и научных сотрудников со всех концов света. Главный куратор Лувра сидел между представителем «Ассошиэйтед пресс» и крупнейшим японским коллекционером Ягамото, специалист по западному искусству из Дрезденской галереи теснился между вспотевшим репортером одного из лондонских таблоидов и своим соперником из очень богатого музея на Среднем Западе в Америке.

Сначала присутствующих угостили шампанским — шикарный жест Бирнеса, после чего им пришлось выслушать в его исполнении порядком уже набившую оскомину историю картины: сначала трогательный рассказ о том, как долгие годы она висела над алтарем в заброшенной римской церкви, скрытая под другим изображением, и затем — драматический: о самой грандиозной афере всех времен и народов. Бирнес знал свое дело, хотя внешне не соответствовал общепринятому представлению о знаменитом коллекционере. Сторонний наблюдатель никогда бы не догадался, что этот невысокий застенчивый человек в очках в роговой оправе и с лысой, нервно подрагивающей головой — известный ценитель искусства и ловкий делец.

«Впрочем, он также не похож и на макиавеллевского злодея, каким его представил мне Аргайл», — думала Флавия, пристально разглядывая его со своего места в пятнадцатом ряду. Она пришла сюда в основном из любопытства; пресс-конференция совпала с одним из ее визитов в Лондон для неформального общения с коллегами из аналогичного управления лондонской полиции.