— Toujours le meme!<Он верен себе! (франц.)> — вздохнула мать. — Шесть лет по целым дням занимается делами, а им конца краю нет. А я больна, Юзек болен, хозяйство расстроено, какие-то чужие люди неизвестно почему осматривают имение. О, как я несчастна! Все глаза выплакала!.. Joseph, mon enfant, veux-tu dormir?<Жозеф, дитя мое, тебе хочется спать? (франц.)>

— Non, — ответил полусонный мальчик.

Анелька так привыкла к жалобам матери, что эти новые сетования нисколько не уменьшили ее любви к отцу. Напротив, сейчас она еще больше любила его, потому что решила, что за сегодняшнюю провинность он хочет наказать ее без свидетелей. Поэтому-то он, должно быть, и поздоровался с ней так, как будто ничего не случилось, и ушел к себе в кабинет.

«Вот Шмуль уйдет, тогда он и позовет меня, — рассуждала про себя Анелька. — Пойду-ка я лучше сама и подожду там, а то, чего доброго, мама еще догадается».

Составив такой план действий, она потихоньку вышла в сад, чтобы быть поближе к кабинету отца. Несколько раз прошлась под открытым окном, но ни отец, ни Шмуль не обратили на нее внимания. Тогда она решила подождать и ни жива ни мертва села на камень у стены.

Отец ее между тем закурил сигару и развалился в кресле. А Шмуль примостился на простом стуле, поставленном специально для него возле двери.

— Так ты утверждаешь, — говорил помещик, — что не земля вертится вокруг солнца, а солнце вокруг земли?..

— Так написано в наших священных книгах, — ответил Шмуль. — Но прошу прощения, ясновельможный пан, вы, наверное, не за тем пригласили меня сюда?..

— Ха-ха!.. Ты прав!.. Итак, приступаю прямо к делу: достань мне триста рублей, они мне нужны завтра утром.

Шмуль сунул обе руки за пояс, закивал головой и усмехнулся. С минуту оба молча смотрели друг на друга: помещик как будто хотел убедиться, что в бледном лице, черных живых глазах и во всей щуплой, слегка сутулой фигуре еврея не произошло никаких перемен; еврей, казалось, любовался роскошной русой бородой помещика, его мощным сложением, изяществом манер и классическими чертами лица. Впрочем, оба уже тысячу раз имели возможность убедиться, что каждый из них являлся образцовым представителем своей расы, но это ничуть не меняло положения.

— Ну, что ты на это скажешь? — первым нарушил молчание помещик.

— Я думаю, не в обиду вам будь сказано, ясновельможный пан, что скорее в вашем пруду выудишь осетра, чем в целой округе хоть одну сторублевку. Мы дочиста все подобрали, так что теперь тот, кто не прочь вам дать, сам ничего не имеет, а у кого есть, тот не даст.

— Выходит, я уже лишился кредита?

— Извините. Этого я не говорил. Кредит нам всегда открыт, только вот обеспечения у нас нету, а без него нам никто в долг не даст.

— Черт побери! — сказал помещик, как бы про себя. — Ведь все знают, что я не сегодня-завтра продам лес и получу остальные десять тысяч.

— Все знают, ясновельможный пан, что вы уже получили три тысячи рублей задатку, а между тем переговоры с мужиками насчет сервитутов подвигаются туго.

— Но они очень скоро придут к концу.

— Это одному только богу известно.

Помещик встревожился:

— Есть какие-нибудь новости?

— Поговаривают, будто мужики хотят уже по четыре морга на двор…

Пан Ян даже подскочил в кресле.

— Их кто-то бунтует! — крикнул он.

— Возможно.

— Наверное, Гайда?

— Может, Гайда, а может, и кто поумнее.

Помещик рычал, как разъяренный лев.

— Ну, невелика беда, — сказал он, успокоившись. — В таком случае я продам имение и получу за него сто тысяч чистоганом.

— Долгов-то у вас больше, — ввернул еврей, — и все должны быть немедленно уплачены.

— Обращусь к тетке, она мне поможет…

— Ясновельможная пани больше ни гроша не даст. Капиталы она трогать не станет, а проценты предпочитает тратить на себя.

— Ну, так после ее смерти…

— Ай!.. Она страх какая здоровая!.. Совсем недавно новые зубы себе в Париже купила…

— Но когда-нибудь она все-таки умрет…

— А вдруг она, извините, ничего не завещает ясновельможному пану?..

Помещик забегал по комнате. Шмуль встал.

— Посоветуй же, как быть! — воскликнул помещик, круто останавливаясь перед арендатором.

— Я знаю, что ясновельможный пан не пропадет, даже если этот немец купит имение. Вы, ясновельможный пан, всегда будете среди знатных панов, а когда (тут Шмуль понизил голос) ясная пани… того… вы женитесь…

— Ты глуп, Шмуль, — сказал помещик.

— Пусть так, но у пани Вейс капитал в два миллиона, а серебра и драгоценностей столько…

Помещик схватил Шмуля за плечо.

— Замолчи, — прикрикнул он на него. — Мне нужно триста рублей, об этом изволь думать.

— Это можно устроить… — ответил Шмуль.

— Каким образом?

— Попросим у пани Вейс…

— Ни за что!..

— Ну, так дайте мне какой-нибудь залог, и я под него достану деньги.

Помещик успокоился, снова сел и закурил сигару. Шмуль, помолчав, заговорил:

— Вам-то, ясновельможный пан, везде хорошо, и на возу и под возом, а со мной что будет? Ведь у меня даже расписок ваших нет… Вы до сих пор и мельницу не поставили, столько лет прошу…

— Денег не было.

— Были не раз, и немалые. Вот и теперь: получили вы три тысячи, так предпочли коляску купить, комнаты оклеить заново… А я, того и гляди, все потеряю…

— Ты заработал на этом деле не меньше пятисот рублей.

— Заработал или не заработал — а все-таки мельница больше по мне. Что на земле стоит, то ценность, а с деньгами только беспокойство да соблазн для воров.

— Подожди-ка тут, а я подумаю, что бы такое дать тебе в залог, — перебил его помещик.

— Как вам угодно, ясный пан.

Во время разговора отца со Шмулем Анелька находилась в том неприятном, смятенном состоянии духа, какое обычно вызывает страх. В разгоряченном мозгу помимо воли назойливо вертелся вопрос: «Что-то скажет отец?» — а в ответ воображение создавало из обрывков недавних впечатлений печальные и беспорядочные картины.

Девочка несколько раз видела отца в гневе. И сейчас она не могла отогнать воспоминание о его нахмуренном лбе и сдвинутых бровях. Ее преследовали устремленные на нее в упор, сверкающие глаза отца и его громкий сердитый голос.

Потом она представила себе бедную Магду, которую какой-то человек таскал за волосы и пинал ногами; перед глазами вставала и панна Валентина: холодная, неумолимая, она молча, с опущенным взором, замышляла что-то страшное против нее, Анельки.

Разговор отца со Шмулем Анелька слышала весь, от слова до слова, но смысл его пока еще был ей неясен. В сознании остался только туманный образ какой-то дамы рядом с отцом.

И над всем этим парил Шмуль, он заглядывал Анельке в глаза и усмехался по-своему — ехидно и в то же время печально.

«Боже мой!.. Противный Шмуль!.. Что он сказал отцу!.. Кто эта пани Вейс?» — спрашивала себя встревоженная девочка.

Она не могла дольше усидеть на месте и побежала к себе в комнату. Там, притихшая и испуганная, Анелька долго ждала, когда ее позовут.

Но позвали ее нескоро. Ужин запаздывал, потому что отец и мать долго беседовали между собой.

На этот раз пан Ян был в превосходном расположении духа: он вошел в комнату жены, напевая, и, подойдя к ее креслу, нежно сказал:

— Щечку!

— Наконец-то, в первый раз за десять дней, — промолвила жена. — Je suis charmee<Я восхищена (франц.).>, что ты вспомнил обо мне; я уже отвыкла от этого. Болезнь, одиночество, страшные мысли — voici mes compagnons<Вот мои спутники (франц.).>. В этой унылой комнате даже твоя веселость, говоря откровенно, производит на меня гнетущее впечатление.

— Не чуди, милая Меця. Скоро конец и твоему одиночеству и твоим болезням, потерпи немного. Я на пути к завершению блестящего дела — только бы мне собрать необходимые средства…

— Assez! Assez! Je ne veux pas ecouter cela!..<Довольно! Довольно! Я не желаю это слушать!.. (франц.)> Опять дела, деньги… Ах, мне сегодня не уснуть…