Он отыскал в папке листок, зачитал:
– «Достопочтенные господа. В сие всеоскудевающее и тяжелое время наш возрождающийся приход испытывает острую финансовую нужду, связанную с подготовкой и проведением реставрационных работ в часовне, заложенной в свое время купцом Чистяковым в честь погибшего в Цусимском сражении сына. Прошу вашего содействия в облегчении финансовых тяжб и оказании посильной помощи в благолепном убрании часовни и прихода. С упованием на Господа, Его милость ко всем нам и надеждой на вашу отзывчивость и доброхотство. Священник отец Евгений».
Олег, привыкший в деловых документах к терминологии «исполнить», «надлежит быть», «рекомендую», «срок исполнения», позавидовал стилю письма. Попросил разрешения увидеть церковное послание собственными глазами. Машинально отметил розыскные заморочки: фирменный бланк епархии, банковские реквизиты, печать с крестом вместо герба, роспись, дата – все согласно канцелярским требованиям к письму, запущенному по кругу во все инстанции. Резолюция лесозаводского Ньютона, естественно, в благих тонах и без математических формул, но отрицательная: налоговая полиция сама оскудевает и испытывает острую финансовую нужду в благолепном убранстве своих кабинетов…
– Часовня – она что, в военном санатории? – поинтересовался Олег.
А собственно, чему удивляться: икону нынче разве что в космос не запускают, а так она повсюду – и бывший райком партии освятить, и сауну «новым русским», и в кабинетах членов правительства она…
– О, военный санаторий – это наша давняя легенда, – с охотой поведал капитан о местных достопримечательностях. – До революции в нем размещался мужской монастырь, за стенами которого, говорят, жили разведчики-монахи. Потом, соответственно, вместе с белыми ушли в Маньчжурию. И утащили с собой остатки золота Колчака.
Еще ничего не произошло – машина двигалась в сторону китайской границы, Владимир Ильич поглаживал бородку, а солнце, распластавшись на капоте джипа, пыталось обмануть природу и вернуться под вечер снова на восток. Мимоходом мелькнула лишь местная байка, которых в каждом регионе как комаров в архангельской тайге. Но Олег замер. Из калейдоскопа событий последних дней для него вдруг мгновенно сложилась геометрически правильная и безумно привлекательная фигура. Она еще не устоялась, достаточно было легкого движения, случайного дуновения, чтобы рисунок исчез, разрушился. Но уже становилось ясно: золото Колчака, таинственные монахи, белогвардейские офицеры в Китае, восточные единоборства Трофимова, загадочная косичка – Богданович Юрий Викторович будет щипать травку именно на этом поле!
– Так, лично я для себя все отставляю, – тоном, после которого возражения если и могут приниматься, то не более как из деликатности, сообщил Штурмин. – Пока едем к часовне, к отцу Евгению.
Своеобразие военных городков начинается с того, что автоматические ворота на КПП солдатики толкают вручную. На этот раз хоть и в солдатском бушлате, но вышла старушка. Она бдительно повертела в руках путевой лист, ничего в нем не поняла, но успокоила себя:
– Число сегодняшнее. Проезжайте.
– Вот в этом двухэтажном здании, где между стен выложены из кирпича кресты, и жили те самые таинственные монахи в отдельных кельях, – заделался гидом Артамонов, грузно прильнув к окошку.
– А сейчас там что?
– Процедурные кабинеты, как раз в кельях. Можем посмотреть. А в том отдельном домике жил настоятель. – И сразу, опережая вопрос, перевел стрелку на нынешнее время: – Сейчас, соответственно, апартаменты начальника санатория.
– А особый отдел у них есть? – без особой надежды поинтересовался Штурмин. Когда Ткач в Плесецке дела правит – оно понятно, там космодром и испытательный полигон в одном флаконе. Но контрразведчик в санатории…
– Как же без них! – удивился некомпетентности москвича капитан. – За рекой – граница, а под нами еще всякое подземное хозяйство…
– Что подземное? – вновь взял стойку Олег.
– Ну, монахи оставили здесь целую сеть подземных ходов, некоторые по десять – пятнадцать километров. Белые-то как уходили?
В самом деле, не вертолетами же их вывозили! Но подземные ходы – это уже почти неопровержимое доказательство того, что Стайер решил финишировать здесь. Оно и понятно: заиметь золото Колчака – и зачем перелопачивать прибрежный песок. Но почему Трофимов сам не пошел на раскопки, если держал в руках разгадку тайны? Нет, геральдисты царской России были категорически не правы, когда придумали сыскарям эмблему легавой с глазом. Самый верный символ – это бессчетное количество знаков вопроса…
– А часовня там, – заместитель подвел Олега к заросшей мхом каменной лестнице и указал вверх. – Двести пятьдесят ступенек. А вот у грешников почему-то получается двести пятьдесят две.
– Значит, поднимемся ближе к небу на двести пятьдесят две, – честно признал свое количество Штурмин. И снова одним голосом сотворил из себя командира: – Мы с Артамоновым несем письмо, вы, – указал хабаровчанам, – обедать. Встречаемся здесь.
Владимир Ильич мужественно попытался что-то возразить, но Штурмин уже ступил то ли на первую, то ли на двести пятьдесят вторую ступеньку.
Где-то на середине пути пришло понимание, отчего храмы воздвигались на холмах и возвышенностях. Не только потому, что ближе к небесам. Просто к Богу нужно идти через усилие…
Часовенка еще недавно, видимо, служила смотровой площадкой для отдыхающих – по ее круглым бокам вилась вверх лесенка. Правда, нижние скобы оказались уже спиленными, закрыв ход для любопытных.
Заставленной строительными козлами оказалась башенка и внутри. Увидев гостей, вниз спустился довольно молодой отец Евгений. Вытер руки, хотя здороваться за руку не собирался. Артамонов стеснительно – при старшем по званию-то – перекрестился. Штурмин, чтобы уж если не расположить, то хотя бы и не оттолкнуть служителя заранее, поднял глаза вверх. И – замер!
С одной из икон на него смотрели… глаза мальчика из московской квартиры, в которой первый раз упустили Богдановича. Но и это оказалось не все. Точно так же, как после разговора с Артамоновым у него сложился смысл посещения Стайером этого заброшенного уголка, точно таким же озарением пришло видение и с дощечки из-под рябчиков. Олег вдруг ясно и совершенно отчетливо понял, чего не хватает в готовившейся им картине. Нимба! Такой чистый, сокровенный и беззащитный взгляд паренька, который видится ему все это время, и в самом деле может возникнуть лишь под нимбом. Одно полукруглое движение царазиком…
Пока Штурмин восстанавливал в памяти образ мальчика, капитан успел отдать письмо отцу Евгению и тот прочел ответ. С достоинством принял отказ:
– Благодарю вас, что соизволили самолично приехать. Храни вас Господь.
– Скажите, а раньше здесь вместо санатория размещался монастырь… – подвинулся ближе Олег, боясь, что собеседник снова полезет вверх заниматься росписью.
– Раньше в монастыре души лечили, а ныне – телеса. Болезни Бог дает нам за грехи, – иносказательно ответствовал монах.
– Скажите, а часто у вас интересуются историей монастыря? – не уходил Олег.
– Почти всегда. Любопытство у людей не по значимости огромно.
– Сюда, как на экскурсию, приходят со всех имеющихся санаториев, – шепнул Артамонов. – Отсюда и вид на Китай открывается очень красивый.
Но не вид, конечно, не здешние красоты могут интересовать Богдановича. Только подземелья. Клад. Золото Колчака. А косичка… скорее всего, она должна указать или привести к месту захоронения. Да, так!
– Пойдем, – заторопил вниз попутчика Олег. С небес – в преисподнюю. Сколько на самом деле ступенек в лестнице?
Выход с нее, как и положено главному атеисту, закрывал «Ленин».
– Еда в машине, – посчитал самым важным и необходимым сообщить он голодным коллегам.
– Давайте сначала поищем начальника особого отдела, – определил приоритеты Штурмин.
Артамонов, как местный, без разговоров направился к домику начальника санатория. Водитель, получивший команду расстелить скатерть-самобранку в машине, сотворил стол мгновенно, и Олег успел до возвращения заместителя перехватить под банку воды пару бутербродов.