Ветеринар объяснил почтенному бизнесмену, что надо делать, и даже не взял с него за совет дополнительного гонорара, потому что давно, как он сам сказал, не видел таких восторженных глаз.

Доктор Черви поехал домой.

И появился в ветклинике только через три дня, ибо за эти три дня он объехал все, какие были в его городе, кошачьи питомники и живодерни; объехал и всех знакомых, у которых мог бы быть товар, столь необходимый сегодня итальянскому предпринимателю.

Во второй визит перед словоохотливым ветеринаром предстал высокий плотный джентльмен в хорошем костюме, с большой кастрюлей в руках. Едва ветеринар приподнял крышку, из кастрюли прямо на него не выпрыгнул, не выскочил, а брызнул отвратительный бурый котище…

— Кес ке се? — почему-то по-французски спросил доктора Черви ветеринар.

— Это мой кот, Кожако, — любезно ответствовал тот, не придумав новому коту другого имени, — мой любимый кот. Он жил со мной на вилле, поэтому не обращайте внимания, что он немного диковат. Мне предстоит далекое путешествие, поэтому я пришел к вам — не могу надолго расстаться со своим любимцем. На вилле мы не регистрировали его, а вот сейчас я прошу вас сделать ему необходимые прививки и выдать документы, которые мне понадобятся, когда я буду проходить таможенный контроль. Мы едем за границу.

— Куда же? — поинтересовался ветеринар, пытаясь отыскать слетевшие очки и с опаской поглядывая на страшилище, забравшееся по полкам на самый верх книжного стеллажа.

— В Россию, — ответил доктор Черви.

— В России таким экстремистам самое место, — произнес обиженный ветеринар, насмотревшийся телевизионных репортажей о развале СССР.

Тем не менее, их разговор тек по лирическому руслу. А вот будь очки по-прежнему на ветеринаре, от него, несомненно, не укрылись бы свежие царапины на руках доктора Черви, полученные сегодня утром, когда доктор гонялся за своим «любимцем» по одной из самых престижных помоек Милана возле городской тюрьмы.

Загоняя бурого беса, доктор был движим одним желанием: поймать кота, оформить на него документы, привезти в Россию, там выпустить, а уж по этим документам вывезти в Европу скромного домашнего котика его любимой избранницы. Доктор Черви и не предполагал, что таким образом вывозят в другую страну шпионов.

Визит в клинику закончился удачно. Кот был пойман и посажен, вместо кастрюли, в найденную в офисе просторную клетку, специально предназначенную для транспортировки наших зверячих братьев; было и выдано удостоверение, что коту не возбраняется посетить златоглавую Россию. С лихвой расплатившись, чтобы масть кота в документах значилась черной, доктор Черви почел свою задачу выполненной.

Сквозь кордон встречавших итальянский рейс на площадь Шереметьевского аэропорта вышел высокий плотный человек с улыбающимися глазами.

В одной руке у него был чемодан, в другой — странное сооружение, из которого выглядывали дикие кошачьи глаза.

Прежде чем нанять такси, доктор Черви прошелся немного по площади.

Кто знает, о чем он думал в этот момент. Может быть, думал о каком-нибудь Пуффино, который был у него в детстве, а может, и о коте Кожако, который тоже когда-то был, но не принес ему счастья, хотя и стал чемпионом… А может, и об этом разбойнике, с которым он за последние дни подружился. Во всяком случае, доктор не думал о том, что этот кот не знает языка русских кошечек и не сможет здесь выжить. В России, если любишь, можно выжить всегда! И он поставил клетку на талый снег и открыл дверцу. Бурое чудовище вышло из клетки медленно. Оно жестко посмотрело на доктора Черви и медленно пошло прочь, не оглядываясь.

— Киска, — вдруг вспомнил доктор Черви, — ты же забыл угощение!

И с этими словами бизнесмен вынул из кармана пальто целое кольцо мягкой итальянской колбасы, которую сегодня утром в аэропорту Мальпенсо купил специально для этого кота за четырнадцать тысяч лир.

Читатель, конечно, уже понимает, чем закончилась эта в высшей степени правдивая история.

Да, вы угадали, Агат действительно по чужим документам был вывезен в Италию, но свободного западного мира не понял. Дня три он прожил в четырехзвездочном отеле со своей хозяйкой и ее обожателем, а при переезде в пятизвездочный — вдруг исчез.

Дама сердца доктора Черви была безутешна, но ровно настолько, чтобы дать возможность провидению самому распорядиться судьбой кота, — ведь если судьбы всего живого написаны на небесах, то, может быть, и не стоит вмешиваться в эти судьбы. Ее больше волновали царапины на руках мужа.

Однако всякому читающему наверняка любопытно было бы узнать, а по какому праву автор так легко и вольно распоряжается судьбой не только людей, но и кошек.

Им я хотел бы сказать: по праву сочинителя. Я и сам некогда совершал путешествия за границу на самолете, и в одной из таможенных кабинок однажды увидел огромного откормленного бурого кота. Того самого, которого доктор Черви привез и выпустил в России! Харчи российской таможенной службы пришлись по душе завсегдатаю итальянской помойки. А русские кошечки, как известно, ценятся во всем мире.

Да не осудит меня читатель за то, что не рассказал еще самого главного! Сейчас расскажу.

Месяца через четыре доктор Черви, заметно помолодевший, вместе с женой вернулся в Москву, и их московская квартира стала постепенно приобретать некоторую итальянскую завершенность, где чете разноязыких супругов под недремлющим руководством собаки Штучки и вседержительной судьбы ничего другого не оставалось, как только пестовать свое счастье.

Путь по прямой от Милана до Москвы — особенно пешком — удивительно далекий, к тому же очень трудный: надо пройти Австрию и Венгрию, а если не знать дороги, то и Польшу; а если еще и газет не читать, то даже Белоруссия с Украиной могут в таком путешествии показаться странами.

О, если бы кот Агат умел говорить, хотя бы как мы с вами, он рассказал бы невероятное количество занимательных и поучительных историй, которые произошли с ним на обратном пути.

Но об одной я поведаю вам, ведь Агат неспроста рассказал ее своей подруге — собаке Штучке, а уж она по простоте душевной шепнула мне.

Когда до Москвы оставалось совсем немного, Агат, проделавший последние шестьсот километров вдоль Минского шоссе, присел отдохнуть на тяжелую от копоти придорожную траву и был поражен непривычным шумом, который он, впрочем, без труда узнал, потому что часто слышал его по телевизору. Это был железный шум тяжелых танков. Агат поднял голову и увидел, что по дороге, через которую он должен был перебежать, ползут страшные машины.

Будучи по натуре своей, как уже было говорено в начале, демократом, кот сообразил, что тут что-то не так: не могли же они выползти из телевизора, да и праздника никакого не предвиделось. Он посмотрел по сторонам и увидел клумбу, на которой цветами была выложена дата «19 августа 1991». Возле клумбы стоял человек с лейкой и громко повторял слово «путч». Что оно означало, Агат не знал, но, решив, что это что-то вроде «брысь», и повинуясь скорее инстинкту туриста, чем осторожности путешественника, бросился наперерез танковой колонне, и, не оглядываясь, помчался к дому.

Увидев черного кота, водитель первого танка, естественно, затормозил. За ним встал другой, третий, десятый, сороковой…

…С того времени прошло много дней. Каждый за это время успел поставить себе в заслугу победу демократии в России, но мы-то с собакой Штучкой наверняка знаем, кто был тот истинный герой, рисковавший черной шубкой в трудный для Родины час. И неужели же мы не простим его за то, что он по скромности своей ни разу не выступил по телевидению?

…Мы не будем его осуждать еще и за то, что, пройдя три тысячи километров через пол-Европы, голодный, грязный, битый, раненый, он все-таки нашел в себе силы забраться на открытую форточку своего московского дома. Ну, не рассчитал немного, не попал на стул или в кресло, а плюхнулся прямо в брачную постель, в которой только-только угомонившаяся Собака Штучка вновь закатила истерику, но теперь уже радостную, — по поводу возвращения из долгой заграничной поездки ее пушистого братика, отказавшегося от сытой бездеятельности итальянского мещанина ради нищенства в голодной России.