Когда первые из них подошли совсем близко к нему, Талос почувствовал внезапный прилив страха и желание убежать, но таинственная сила, поднявшаяся из самых глубин его сердца, пригвоздила мальчика к месту.

Первые воины прошли так близко, что он мог бы дотронуться до копий, на которые они опирались во время марша, — стоило ему всего лишь протянуть руку. Он заглядывал в каждое лицо, чтобы увидеть, узнать, понять то, о чем рассказывали ему пастухи.

Он видел за нелепыми масками шлемов их широко раскрытые глаза, залитые потом, ослепленные палящим солнцем, он видел их бороды, покрытые пылью, он ощущал едкий запах их пота… и крови. Плечи и руки в синяках и ушибах… Темные сгустки крови засыхали на руках, пятнали потные бедра, они виднелись и на кончиках копий.

Они шли вперед, не чувствуя мух, которые усаживались прямо на ссадины и раны…

В ужасе, Талос пристально смотрел, не отводя глаз, на фантастические фигуры, марширующие мимо него, под бесконечный ритм странной музыки — до тех пор, пока они не удалились, превращаясь в нереальное, удивительное воспоминание, подобное ночному кошмару.

Ощущение неожиданного гнетущего чужого присутствия внезапно охватило мальчика. Он повернулся назад.

Широкая грудь, закрытая легендарной кирасой, две огромные волосатые руки с бесчисленным количеством шрамов, как на том каменном дубе, о который медведь привык точить свои когти, смуглое лицо, обрамленное бородой, черной как смоль, но с первыми проблесками седины… Стальная кисть, крепко ухватившаяся за рукоятку ясеневого древка длинного копья… Глаза, черные как ночь, сияющие светом сильной и непреклонной воли…

— Отзови своего пса, мальчик. Ты же не хочешь, чтобы копье пронзило его, разорвав на куски? Воины устали, их сердца измучены. Позови пса, его лай раздражает нас всех. И сам поди прочь, здесь не место для тебя!

Талос отпрянул, словно очнувшись от сна. Он позвал собаку и пошел прочь, опираясь на посох, чтобы было легче больной ноге. Пройдя несколько шагов, он остановился и медленно обернулся.

Воин неподвижно застыл на месте, на его лице отражалось немое удивление. Он смотрел на мальчика пристально, с дикой болью и крайним удивлением в глазах.

Его сияющие глаза увидели изуродованную ступню ребенка. Закусив нижнюю губу, воин внезапно содрогнулся всем телом, заколыхался, как тростник…

Это продолжалось всего мгновение. И тут же мужчина закрыл лицо большим шлемом с гребнем, взял щит, украшенный изображением дракона, и присоединился к концу колонны, когда она уже скрывалась за поворотом дороги.

Напряжение, которое охватило Талоса, внезапно ослабло, он почувствовал, как из глубин сердца поднимается горячий поток слез. Они наполняли глаза и бежали по щекам, стекая на грудь, пока не намокла одежда.

Вдруг до него дошло, что кто-то робко зовет его с тропы, которая вела вниз с горы. Это был старый Критолаос, с трудом ковылявший вниз, стремившийся идти настолько быстро, насколько позволял ему преклонный возраст и больные ноги.

— Талос, сын мой! — воскликнул расстроенный старик, крепко обнимая ребенка. — Зачем ты это сделал? Почему ты пришел сюда? Это не место для тебя! Ты не должен никогда приходить сюда, ты понял? Ты должен обещать мне… Больше никогда!

Они вместе вернулись на тропу. Криос собрал овец и погнал их к горе. На далекой равнине длинная колонна входила в город: она была подобна раненой змее, поспешно уползающей в свою нору.

Вытянувшись на соломенной подстилке, Талос не смог сразу уснуть этой ночью. Он не мог забыть того напряженного, страдающего взгляда… И ту руку, схватившуюся за копье, словно воин хотел сломать его… Кто же был этот мужчина со щитом, украшенным изображением дракона? Почему он так смотрел на него? И странная музыка, которая пробудила в сердце Талоса столько чувств, до сих пор продолжала звучать в его ушах…

Наконец, совсем поздно, веки его сомкнулись. Глаза воина угасли в темноте, музыка стала звучать медленнее, а потом превратилась в нежную песню женщины, которая утешала усталое сердце до тех пор, пока не пришел сон, дарующий разуму покой.

— Внимательно слушай, мой мальчик, — сказал старик, окидывая юного Талоса проницательным взглядом. — Ты знаешь, что птица со сломанным крылом никогда не будет снова летать.

Талос внимательно слушал его, сидя на корточках рядом с Криосом.

— Но человек — другое дело. Ты ловкий и смышленый, хотя твоя нога и изувечена. Однако я хочу, чтобы ты стал еще более сильным и уверенным в своих движениях, и даже гораздо более крепким, чем все твои сверстники. Посох, который ты сжимаешь в руке, станет тебе третьей ногой, и я научу тебя пользоваться им. Сначала тебе будет неудобно и непривычно, но для того, чтобы посох заработал, от тебя потребуется упорство и настойчивость. Эта палка может значительно больше, чем просто служить тебе опорой при ходьбе, как это было до сих пор. Ты научишься пользоваться ею для того, чтобы разворачивать свое тело в любом направлении, держась за нее одной рукой, или обеими, — как будет нужно.

— А что тебе не нравится в том, как я хожу, Критолаос? Ты хочешь сказать, что я медлителен, недостаточно быстро хожу и бегаю? Я могу догнать любую овцу, которая отбилась от отары, и на любых длинных переходах к пастбищам, я справляюсь лучше Криоса, а у него четыре ноги!

— Я знаю, мой мальчик, но пойми: твое тело растет и искривляется, словно тонкое сырое полено, оставленное на солнце.

Талос нахмурился.

— Если мы допустим это, то ты будешь все больше и больше ограничен в движениях, а после того, как твои кости затвердеют и потеряют подвижность, ты вообще не сможешь пользоваться своей силой.

— Талос, — продолжал старик. — Твоя нога была повреждена, когда повивальная бабка слишком сильно тащила тебя из чрева матери. Твоего отца, Хиласа, убил в горах медведь, и я обещал ему перед тем, как он навсегда закрыл глаза, что сделаю из тебя мужчину. Конечно, мне это удалось: ты сильный духом, быстрый разумом, и у тебя щедрое сердце, но я также хочу, чтобы ты стал очень сильным, и таким умелым и смышленым, чтобы для тебя не было ничего невозможного.

Старик немного помолчал, прикрыв глаза, словно подыскивал нужные слова в своем старом сердце. Положив руку на плечо мальчика, он медленно продолжал:

— Талос, ответь мне честно. Ты вернулся на равнину, чтобы увидеть воинов, хотя я и запретил это?

Мальчик опустил глаза, вертя веточку между пальцами.

— Да, я знаю, — продолжал старик, — ты вернулся. И мне кажется, я знаю — почему.

— Если знаешь, — прервал мальчик, нахмурившись, — тогда скажи мне, дедушка, потому что я этого не знаю.

— Ты зачарован их силой и могуществом. Потому что у тебя в груди бьется сердце не простого пастуха.

— Ты смеешься надо мной, Критолаос? Кем еще, кроме как слугами и пастухами отар, принадлежащих другим людям, мы можем быть?

— Это неправда! — вдруг воскликнул старик, и на мгновенье в его глазах блеснул яростный огонь.

Рука, как лапа старого льва, опустилась на запястье мальчика и обхватила его. Талос был поражен и смущен. Старик медленно убрал руку, опуская глаза и голову — обычный жест человека, которому пришлось научиться подчинению и смирению.

— Нет, это неправда, — продолжил он более спокойным тоном. — Наш народ не всегда томился в рабстве. Было время, когда мы господствовали над горами и долинами до самого западного моря. Мы правили равнинами до самого мыса Тенар, пасли на них горячих лошадей. Нестор и Антилох, правившие в Пилосе и Ифоме, были на стороне Агамемнона под стенами Трои. Когда дорийцы пришли на эти земли, наш народ доблестно сражался, прежде чем покориться. В наших венах течет кровь воинов. Царь Аристомен и царь Аристодем…

— Они все мертвы! — закричал мальчик. — Мертвы! И все эти воины, о которых ты говорил, вместе с ними…

Его лицо исказилось от гнева, вены на шее вздулись.

— Мы рабы, слуги, и всегда ими останемся! Понял, старик? Слуги!