Спросила мать Ляззу, когда возвратилась та домой в один из дней:

– Где ты была?

– У соседских девушек.

– И что вы там делали?

– Так, девичьи разговоры. А скажи, мам, разве не говорила ты мне, что Иезекиль на тебе женится? Уже несколько лет прошло, а он все никак не соберется. Чего он ждет? Когда наконец повзрослеет или когда ты повзрослеешь?

Почувствовала шейха в этих словах издевку в отношении нее и Иезекиля. Поэтому встала она и влепила Ляззе пощечину, да так сильно, что у той потекла из носа кровь. Лязза защищаться не стала, а только сказала:

– Не заслужила я, чтобы ты меня била. Лучше бы ты вообще меня не родила.

Мать попыталась ударить ее еще раз, но рука ее вдруг ослабла, и вместо этого она обняла Ляззу и, горько заплакав, стала вытирать кровь с ее лица. Потом забилась в дальний угол шатра и, думая, что Лязза ее не слышит, стала там причитать:

– Да отомстит Аллах тебе за нас, Иезекиль, да проклянет Аллах твою слабость, о отец Ляззы! Ах, если бы ты меня очаровал, если бы заставил меня бояться наказания, я бы не дошла до жизни такой.

– Мам, – подошла к ней Лязза, – сделай же что-нибудь, чтобы злые языки перестали тебя обсуждать, всех нас ославляя. Если не можешь заставить его жениться, оставь его.

– Я все равно выйду за него, Лязза, – отвечала мать с ненавистью, а не с уверенностью в голосе, – выйду, а потом уже будь что будет.

– Но он ничего не стоит, мам, и отношения его с тобой не искренние, и жениться на тебе он не собирается. Все, чего он хочет, это поскорее добиться желаемого. Если бы он хотел на тебе жениться, он не стал бы тогда обольщать меня.

– Все это мне известно, но все равно я за него выйду. Заставлю его жениться, да посрамит его Аллах. Но ты молчи о том, что я тебе сказала, молчи, дочь моя.

– Тайна твоя – моя тайна, мам, и то, что ты сейчас мне сказала, считай, бросила на дно колодца.

Иезекиль обдумывал разные варианты, как избавиться от шейхи. И всякий раз, сочинив очередной план, к своему сожалению обнаруживал, что этот план не годится. Подумывал он и о том, чтобы жениться на Ляззе.

– В этом случае история с матерью закончилась бы сама собой, – размышлял он. – Но Лязза, похоже, в восторг от этого плана не придет, и нельзя надеяться, что она согласится, по крайней мере, пока ее мать будет жива. А если шейха вдруг умрет, тогда уже ничто не помешает ее дочери стать моей женой, тем более, что я стал шейхом племени. Я богатейший из шейхов племен, хозяин одной из бесподобных башен, наполненных золотом и деньгами и воистину ставших высоким символом моего могущества и могущества племени румов. Но… но она все равно за меня не выйдет, пока ее мать не умрет. Ничего, поскорбит несколько дней, а потом согласится.

Мысли продолжали лезть ему в голову, не давая покоя.

– А что, если Лязза догадается, что за смертью ее матери стоял я? Не значит ли это, что я потеряю ее, после того как потеряю мать? Потом потеряю племя, а потом и все остальное.

От последней мысли он вздрогнул.

– Нет, нет, я не могу расстаться с деньгами, ведь деньги – главный нерв этой жизни. Если я потеряю деньги, потеряю и все свои связи и конторы. Что мне останется после этого? Не за высокую же нравственность станут люди мне повиноваться? Или, может, за мудрость и честность, добродетель и благородство? – говорил он себе с горькой издевкой.

– Нет, только не деньги. Без денег не останется ни сети моих соглядатаев, ни торговых контор, ничего. Только не это! Если я потеряю деньги, кончились мои дни, ведь деньги позволяют мне влиять на народы и племена, это главное средство, позволяющее мне влиять на одних, привлекая их к себе, и ослаблять других или, на– против, усиливать их, если они согласны с моим верховенством. Если я расстанусь с племенем аль-Мудтарра, ничего страшного, ведь сам я не из него родом. Когда бы не слабость и несерьезность их прежнего шейха, ни за что не сделали бы они меня своим шейхом. С другой стороны, если уйдет от меня племя и шейхство, что мне делать с моими конторами и делами, куда девать деньги? Кто откроет мне дверь, когда люди узнают мою историю с племенем аль-Мудтарра? Как бы еще не прикончили за это. Вижу я в глазах молодежи, хоть рты их пока и закрыты, что ненавидят они меня, а за ними стоят еще и те, кто отказался мне повиноваться. Нет, стоит только потерять положение шейха, как я потеряю и все остальное, возможно и жизнь. А союзника моего, шейха племени румов, все больше ненавидят за сговор со мной и за то, что он пришел сюда из-за моря. Стоит ему вернуться в свои земли и разорвать наш союз, как это же поколение, в крайнем случае следующее, уже не будет испытывать к нему неприязни. Тут он немного пришел в себя.

– Но ведь сумел же я сделать то, что замыслил. Так неужели мне трудно будет устроить смерть одной женщины? Убью ее и сохраню при себе все, что есть, даже Ляззу. Или хотя бы останусь тем, кто я теперь.

Лязза продолжала вести свои приготовления среди женщин. И вот как-то раз одна из девушек, ее дальняя родственница из рода ее отца, вдруг открылась ей:

– Рассказала я брату своему Салиму все, что слышала о тебе. О характере твоем рассказала, сестричка, о том, насколько ты разумна, о любви твоей к племени, о том, как ты настраиваешь нас против Иезекиля и племени румов. А Салим со своими друзьями занимается тем же среди мужчин. И очень ему понравилось то, что он услышал о тебе, поэтому стал он о тебе расспрашивать, приходя иногда в наш дом под покровом ночи, чтоб не попасть на глаза Иезекилю и его соглядатаям, ибо он из числа тех, кто отказался повиноваться Иезекилю, когда шейх племени румов поставил его главой над нашим племенем. С того дня для Иезекиля и румов и даже для влиятельных мужей нашего племени, вступивших в постыдный союз с румами и Иезекилем, сделался он вне закона. Отказ его принять Иезекиля в качестве шейха они расценили как мятеж. Ну так вот, пару дней назад он велел мне узнать, не откажешься ли ты, если он попросит твоей руки, стать его нареченной, а потом и женой.

Сказав это, она посмотрела на Ляззу, с трепетом ожидая ответа, но Лязза ничего ей не ответила.

– Я сказала что-то не то, сестра?

– Нет, нет, что ты! Просто я задумалась о другом, а ты задала такой неожиданный вопрос. Кто-нибудь еще знает о том, что ты сейчас сказала, сестра моя?

– Никто, кроме Салима и меня.

– Тогда передай Салиму привет от меня и скажи, чтобы он об этом молчал. Нам с тобой тоже нужно обо всем молчать. Мы никому ничего говорить не станем, даже моей матери, а свой ответ Салиму я передам сама, когда встречусь с ним в вашем доме. Пусть проберется в дом после заката, когда твоя мать, отец и пастухи будут доить овец.

– И когда это может случиться?

– Послезавтра, даст Бог.

Сестра Салима ушла, обрадованная ответом. Была весна, год выдался добрый. Грибов повылазило столько, что пастухи, возвращаясь со стадами овец и верблюдов, приносили их кучами.

В назначенный день Лязза пришла перед заходом солнца в дом отца Салима, где ее уже поджидала сестра Салима.

Овец загнали в загон, и все направились к ним. Женщины несли с собой небольшие горшки для молока, предназначавшиеся для дойки, и горшки побольше, чтобы сливать в них молоко из маленьких, или тащили большие деревянные ведра. Щели меж досок в таких ведрах проконопачивали кусочками хлопка или шерсти, чтобы молоко не просачивалось наружу. Дойка овец могла продолжаться часа два или дольше, в зависимости от того, сколько было доярок. А маленькие ягнята все это время громко блеяли, призывая к себе матерей.

Поднялся отец Салима, обращаясь к Ляззе:

– Будь здесь как дома, дочка, вот и сестра твоя побудет с тобой, – показал он на сестру Салима, – а мы к вам вернемся, как только подоим овец.

– Хорошо, дядюшка.

Спустя некоторое время девушки увидали, как собаки с лаем кинулись в сторону пустыни, но тут же замолчали.