Бонд невольно улыбнулся. Ему даже начинала нравиться тактика девушки – сначала уходить в сторону от существа дела, а потом неожиданно возвращаться к нему прямым вопросом. Но другая часть сознания Бонда не могла не упрекнуть его. С какой стати он, прежде чем идти на прямой контакт с противником, не подумал о такой простой и очевидной мере безопасности, как захватить пистолет? Он уже ясно представлял себе, словно все это уже произошло – пустынная улица, куда его завезет девушка, берущие его в кольцо люди, машина, долгая дорога до болгарской границы и за нее, а потом... Довольно скверно на полный желудок, подумал он, мысленно усмехнувшись. Но был ли иной выход?

Бонд сделал небольшой глоток обманчиво мягкого на вкус напитка. Его аромат всегда напоминал Бонду микстуру от кашля, которой его лечили в детстве. Наконец он ответил:

– Прекрасно. С удовольствием. Но почему бы нам не поужинать в отеле? Я сегодня уже вдоволь находился и...

– Но ведь никто не ужинает в “Гранд Бретани”, если есть возможность куда-то пойти! Здесь не интересно. Я поведу вас туда, где готовят настоящие греческие блюда. Хотите?

– Хочу. – Вероятно, следует чуть-чуть припугнуть противника. – Только я никогда не любил ложиться спать натощак.

В ее светло-карих глазах мелькнула тревожная искорка и тут же погасла.

– Я вас не понимаю. Все хорошие рестораны открыты допоздна. У нас самые старые в Европе традиции гостеприимства.

И это не просто фраза из туристического проспекта. Сами увидите.

– Черт возьми! – подумал Бонд, разозлившись на себя; сейчас он был обязан соглашаться на все. Время перехватывать инициативу еще не приспело. Он решил плыть по течению.

– Простите меня, – уступил он. – Я слишком привык к Англии, где часто приходится выбирать между ранним и вполне сносным ужином и поздним и плохим, или вообще никаким. Я весь в вашей власти, – добавил он, впрочем, почтя не погрешив против истины.

Спустя три минуты они стояли на ступенях отеля, их обступали высокие дорические колонны. Площадь Конституции была залита ярким светом: на противоположной стороне площади за рядами деревьев – конторы авиакомпании Би-И-Эй, “Олимпик Эрлайнз” и Ти-Дабл-Ю-Эт, справа – “Америкэн Экспресс”, слева – мягко подсвеченный монумент Неизвестному солдату. Бонд вспомнил слова Ариадны о том, что Греция постепенно теряет свой неповторимый колорит. Через каких-нибудь тридцать лет, а то и раньше, размышлял он, здесь воцарится одна культура; от Лос-Анджелеса до Иерусалима, а к тому времени, может, и до Калькутты, на три четверти света, раскинется единый, прерванный лишь Атлантическим океаном, комплекс суперразвязок, киосков с хот-догами и неоновых реклам. Там, где жили когда-то американцы, британцы, французы, итальянцы или греки, будут жить граждане Запада, в равной степени благополучные, в равной степени мучимые комплексом вины и различными неврозами, в равной степени подверженные алкоголизму и тяге к самоубийству; одинаковые во всем. Но так ли уж все безнадежно? – спрашивал себя Бонд. Даже в самом худшем варианте это не шло ни в какое сравнение с тем, что мог предложить Восток, где рабство процветало не само по себе, а сознательно и безраздельно насаждалось государством. По-прежнему оставались две стороны – сомнительное и далеко не очевидное добро и безусловное и совершенное в своей законченности зло.

Облаченный в серую униформу швейцар дунул в свисток, и к тротуару подкатило ничем с виду не примечательное такси. Бонд взял Ариадну под руку, рука была напряжена, кожа отдавала приятной прохладой. Ариадна что-то быстро сказала шоферу – пожилому, с брюшком греку, в облике которого также не было ничего подозрительного – и они тронулись.

Ариадна изучала профиль Бонда. Как всегда инструкции ее начальников сводились лишь к самому необходимому. На этот раз ей только велели заставить англичанина пойти с ней в указанный район, где операцию продолжат другие люди. Официально дальнейшая судьба Бонда ее не касалась. Однако сейчас этот вопрос все больше и больше беспокоил ее как женщину, женщину, которая умела с первого взгляда распознать мужчину, знающего толк в любви. Бонд был таким мужчиной. В том, что и он находил ее желанной, Ариадна не сомневалась. Но будучи всецело преданной своему делу, она даже не допускала и мысли о том, чтобы ослушаться приказа, то есть позволить Бонду привести ее к себе в номер и сделать с ней все, что ему захочется. Она могла только страстно мечтать о том, чтобы это было возможно. Его рот создан для того, чтобы осыпать ее неистовыми поцелуями, а не искажаться предсмертной агонией; его руки существовали для того, чтобы ласкать ее тело, а не быть растоптанными сапогом истязателя. Эти картины так живо стояли перед ее глазами, что, пока они медленно приближались к подножью Акрополя, она едва могла вымолвить хоть слово.

Сидевший рядом с ней Бонд ошибочно считал, что это ее молчание было вызвано напряжением. Он уже начал строить догадки, как станут развиваться события. На каждом перекрестке он ждал, что шофер неожиданно прибавит газ и свернет в какой-нибудь темный переулок, где их уже ждут. Он машинально прикидывал, какие контрмеры ему удастся предпринять, как вдруг с тошнотой вспомнил, что ничего этого не нужно, и что сегодняшнее похищение было не опасностью, которую следует избежать, а целью, к которой необходимо стремиться. Вдруг улица стала шире, тени отступили, и такси, замедляя ход, поползло к вершине холма, где мерцали огни ресторана под открытым небом. Водитель затормозил, выключил двигатель и стал спокойно ждать, пока с ним расплатятся.

Отдавая деньги шоферу Бонд хладнокровно рассудил, что будет вести себя так, как будто это была обыкновенная встреча английского визитера с очаровательной гречанкой, которой не терпится развлечь гостя. Когда они подходили к узкой лесенке, ведущей к ресторану, их плечи на мгновение соприкоснулись. Бонд обнял Ариадну за талию и прошептал:

– Будем наслаждаться нашим ужином. Никто не в силах нам в этом помешать.

Изогнув спину не то в волнении, не то в любовной истоме, она обернулась к нему, ее упругая грудь коснулась его руки. Было достаточно светло, и он разглядел, как в ее глазах и на губах промелькнула выражение открытого вызова. Ее рука со странной доверительностью пожала его руку.

– Никто и не помешает, – ответила она. – Никто не испортит нам ужин... Джеймс. Можно, я буду так тебя называть? А ты называй меня Ариадной, если выговоришь.

– Ариадна. Ничего сложного. Всего четыре прелестных слога.

– Настоящей Ариадне было уготовано стать женой афинского царя Тезея. Она помогла ему убить Минотавра – монстра с головой быка, обитавшего в лабиринте. Но потом Тезей уплыл, оставив ее на острове Наксос, чтобы...

– Чтобы?

– Я забыла, что было дальше. Кажется, потом он победил Калидонского вепря. Во всяком случае, Ариадне не долго пришлось быть одной. Случилось так, что поблизости пролетал бог виноделия Дионис, он-то и похитил ее. По странному стечению обстоятельств, этот ресторанчик назван в его честь. О чем ты задумался? Красиво, правда?

С вершины лестницы открывалась панорама Акрополя – громадную скалу украшали храмы эпохи золотого века Афин, ее основание освещали огни театра Герода Аттика. Панораму венчала залитая лунным светом громада Парфенона – святилища богини Афины, которое, Бонд знал, считается самым красивым сооружением в мире. Теперь он убедился, что храм действительно был прекрасен, однако ему не давал покоя тот крошечный эпизод, произошедший минуту назад Ариадна Александру прервала свой рассказ так, как человек едва не выдавший по оплошности важный секрет. Но что важного или секретного может быть в подвиге мифологического героя?

Не найдя ответа, Бонд забыл об эпизоде. Он ощущал прилив нежности, видя, как страстно хочется Ариадне, чтобы этот великолепный вид произвел на него впечатление.

– Никогда в жизни я не видел ничего подобного, – однако его слова прозвучали как-то натянуто.

– Я рада, что тебе нравится, потому что это самая главная наша достопримечательность. – Она вошла в ресторан. – Кухня здесь довольно-таки дорогая и претенциозная, хотя если знать, что заказывать, можно вполне сносно поесть. Предоставь это мне.