Прежде чем рассказать о нынешнем состоянии отечественной культуры, считаю необходимым озвучить свое внутреннее кредо восприятия общемировой культуры как существенного производного от творений Высшего Разума, то есть от Воли Бога Отца. Меня всегда поражало нежелание, а иногда и противление людей даже высокообразованных, обладающих богатейшими историческими познаниями, признавать совершенно очевидную дочернюю зависимость любого культурного проявления от духовных постулатов Евангелия. Обращаюсь исключительно к догматам христианской веры, и прежде всего к православной составляющей, ибо рассуждаю о культуре России одного из тяжелейших периодов за все ее многовековое существование.

Пусть не подумает читатель, что я хочу веру в Бога навязывать кому-либо насильно, и того паче - возложить на себя обязанности священника, исповедника или духовника. Никогда не забывая о бессмертии души и о Царствии Божием, я долго жил в советском атеистическом обществе, грешил, может быть, больше других, нарушал христианские обеты и заповеди, но при этом всегда старался трудиться честно, приносить людям пользу, а главное - не предавать их. Потому, вознося постоянную тихую молитву ко Господу, стараясь по мере сил искупить свою перед Ним вину, я не могу оставаться равнодушным, видя кликушествующих, обратившихся из Савлов в Павлов деятелей культуры и правого, и левого толка. Едва научившись осенять себя крестным знамением или правильно подходить к причастию, они быстренько сменили партбилеты, замашки липовых диссидентов или командный стиль политуправленцев на толстые церковные свечи, места в президиумах церковных соборов, стали произносить телевизионные религиозные проповеди, вызывая протесты и отторжение чутких слушателей. Неужели не понимает скульптурный цеховник Церетели, насадивший нелепый зверинец рядом со святая святых - стенами Московского Кремля и могилой Неизвестного солдата, что усугубляет он атеистическое отношение к священной памяти предков и попирает основные законы русской культуры? Подобные безнравственные поступки не удивляют меня, ибо первопричину их я имел несчастие лицезреть с самого начала пресловутой горбачевской “перестройки”.

Мне вместе со многими “деятелями” культуры нелегко жилось и работалось как в кратковременный период, отнюдь не по праву окрещенный “оттепелью”, так и в эпоху застоя. Хотя оговорюсь сразу, что не разделял я солидарности “продвинутой” части современников с рейгановскими лозунгами и навешенным им на СССР ярлыком “империи зла”, ибо хорошо знал корни генетической ненависти многих западных держав к нашему Отечеству. Не состоял я и в партии, не разделял преклонения перед Лениным.

В отличие от многих художников, актеров, писателей и музыкантов, ходивших вроде бы в “неблагонадежных”, однако получавших высшие награды от “ненавистных большевиков” и проводивших немалое время в загранкомандировках, я добрую четверть века дальше Пскова и Новгорода или, на крайний случай, Ташкента и мечтать не мог выехать. Теперь знаю, что ведомство, помещавшееся в “десятом подъезде” дома на Старой площади, числило меня в списках с грифом “держать и не пущать” за потомственную приверженность к прочным устоям русского лада и нежелание кадить коминтерновским божкам. Нужно отдать должное собачьему чутью агитпроповцев: последние два десятилетия подтвердили нашу взаимную несовместимость. Зато те, кого они прикармливали, верные слуги и карманные протестующие, с готовностью стали под предательские знамена и бросились пополнять зондеркоманды по уничтожению великой державы.

В силу открытости своего характера и общительности, а еще и учитывая всеобщую доступность моего “бункера” - полуподвальной мастерской в переулке между тогдашними Кропоткинской и Метростроевской улицами, мне довелось лицом к лицу столкнуться с огромным количеством людей самых разных национальностей, конфессий и взаимоисключающих убеждений. С некоторыми из них я долгое время делил шумные застолья и проводил свободное от работы время. Нынче рядом со мной осталось так мало участников того “праздника жизни”, что хватит и пальцев двух рук, чтобы их пересчитать. Лучшие и верные друзья, к сожалению, ушли из жизни и мне их до безысходности не хватает.

Но большинство из тех “играющих, праздно болтающих” с особым цинизмом и беспринципностью занимают нынче культурные ниши в различных сферах обслуживания строителей и гарантов губительной рыночной экономики. Они долго ждали своего часа, чтобы приватизировать кабинеты власти, театральные и музыкальные площадки, экраны телевизоров, киностудии и издательства, которые раньше делили с советскими хозяевами, социально близкими им и одновременно презираемыми в тайниках коварных душ. Уже тогда я недоуменно наблюдал и пытался понять, почему им так чужды наши выставки вновь открытых древних икон, забытых русских портретов XVIII-XIX веков или абсолютно безразлично неповторимое творчество возрожденного из небытия кологривского гения Ефима Честнякова, очереди на выставки которого выстраивались в Москве, Ленинграде, Костроме, Париже и Милане. Мне и сейчас неприятно вспоминать, как потешались они публично над Львом Николаевичем Гумилевым - одним из светлейших умов нашего времени. Насильственно отделяя сына от прославленной матери Анны Ахматовой, закрывали они глаза на поступки “вольной львицы”, выдающие иногда привычки зверей других, куда более низких пород. Разве не знали клеветники, что, выйдя замуж за искусствоведа Лунина, связала Ахматова свою судьбу с человеком, который еще в 1918 году со страниц “культурной” газетенки, издаваемой Луначарским, присоветовал большевикам поставить к стенке чистейшего, мужественного гражданина России, георгиевского кавалера Николая Гумилева - отца ее единственного сына? Сказал мне тогда Лев Николаевич: “Оставьте их, дорогой! Они не ведают, что творят. За них надо молиться”.

* * *

Погружение в бездну, уготованное отечественной культуре “бархатными” революционерами горбачевско-ельцинского клана, особенно отчетливо я ощутил, работая в Советском фонде этой самой культуры. В состав более чем представительного его Президиума попал я не благодаря, а вопреки перестроечной политике. В союзном Министерстве культуры (из российского меня изгнали номенклатурные “патриоты”, руководимые Мелентьевым и Кочемасовым) служили чиновники, умевшие ценить людей за их труд и преданность любимому делу. Противостояли эти светлые головы министерским двурушникам и приспособленцам. Эти бескорыстные покровители и порекомендовали меня в руководство культурного фонда. Да вдобавок знакомая с моими многочисленными телепередачами Раиса Горбачева заставила на дух не переносивший меня цековский отдел культуры сменить барский гнев на показную милость и хотя бы внешне не обращаться с беспартийным “пораженцем” по принципу “жалует царь, да не милует псарь”.