Первым его побуждением было позвонить Карозерсу Эдмондсу, на ферме которого муж старой негритянки был с давних пор арендатором. Но, судя по ее словам, Эдмондс уже умыл руки. Стивенс сидел неподвижно, только горячий ветерок развевал его вздыбленную белую гриву. Он наконец понял, что имела в виду старая негритянка. Он вспомнил, что именно из-за Эдмондса внук ее очутился в Джефферсоне: Эдмондс поймал мальчишку, когда тот лез в его склад, приказал ему убираться с фермы и запретил впредь там показываться. "Да, не шериф, не полиция, - думал он. - Что-то более гибкое, шире охватом..." Он поднялся, взял свою старую, изрядно поношенную панаму, спустился по наружной лестнице и через пустынную площадь, сквозь жаркое марево наступающего полудня, направился в редакцию местной газеты. Редактор был у себя - старше Стивенса, но не с такими белыми волосами, чудовищно толстый, в старомодной крахмальной рубашке и черном узком галстуке бабочкой.
- Я по поводу старухи негритянки Молли Бичем, - начал Стивенс. - Она с мужем живет у Эдмондса. Меня интересует ее внук. Помните, Бутч Бичем лет пять-шесть назад провел год в городе, большей частью за решеткой, и попался в конце концов, когда однажды ночью залез в лавку Раунсуэлла? Так вот, теперь с ним приключилось что-то похуже. Я уверен, она не ошибается. Я только надеюсь, что дело его на сей раз по-настоящему плохо и больше ему не выпутаться, - так будет лучше для нее и для общественности, которую я представляю.
- Подождите, - сказал редактор. Ему даже не понадобилось вставать из-за стола. Он снял с накалывателя телеграмму информационного агентства и протянул Стивенсу. Она пришла этим утром из Джольета, штат Иллинойс. {"Негр из Миссисипи накануне казни за убийство чикагского полицейского раскрывает свое настоящее имя в анкете переписи населения - Сэмюел Уоршем Бичем"...}
Пять минут спустя Стивенс снова шел через пустынную площадь, над которой еще ниже опустилось полдневное жаркое марево. Поначалу ему казалось, что он направляется обедать к себе в пансион, но тут же он понял, что идет совсем не туда. "Да я и дверь в контору не запер", - подумал он. И как она ухитрилась проделать в такую жару семнадцать миль до города? Чего доброго, пешком шла. "Выходит, я не всерьез говорил, что надеюсь на худшее", произнес он вслух, снова поднимаясь по лестнице, и, оставив позади слепящее сквозь дымку солнце и полное уже безветрие, вошел в контору. И застыл на месте. Потом сказал:
- Доброе утро, мисс Уоршем.
Она тоже была совсем старая - сухонькая, прямая, с аккуратно причесанными, по-старомодному высоко взбитыми белыми волосами под выцветшей шляпкой тридцатилетней давности, в порыжелом черном платье, с обтрепанным зонтиком, до того вылинявшим, что из черного он превратился в зеленый. И ее он тоже знал целую вечность. Она жила одна в оставленном ей отцом доме, который понемногу приходил в негодность, давала уроки росписи по фарфору и с помощью Хэмпа Уоршема, потомка одного из отцовских рабов, и его жены выращивала кур и овощи на продажу.
- Я пришла из-за Молли, - сказала она. -- Молли Бичем. Она говорит, что вы...
Он рассказал ей, а она не сводила с него глаз, выпрямившись на том самом жестком стуле, на котором сидела старая негритянка, к ногам ее был прислонен вылинявший зонтик. А на коленях под сложенными руками лежал старомодный ридикюль из бисера, чуть не с чемодан величиной.
- Его казнят сегодня вечером.
- И ничего нельзя сделать? Родители Молли и Хэмпа принадлежали моему дедушке. Мы с Молли родились в одном месяце. Мы росли вместе, как сестры.
- Я звонил, - сказал Стивенс. - Разговаривал с начальником джольетской тюрьмы и с окружным прокурором в Чикаго. Его судили с соблюдением всех законов, адвокат у него был хороший - из тех, кто занимается такими делами. Денег хватало. Он участвовал в подпольном бизнесе - обычный источник заработка для таких, как он.
Она не сводила с него глаз, прямая, неподвижная.
- Он убийца, мисс Уоршем. Он выстрелил полицейскому в спину. Дурной сын дурного отца. Он под конец не запирался, признал вину.
- Понимаю, - сказала она. И тут он сообразил, что она на него не смотрит, вернее, не видит его. -- Как ужасно.
- Но ведь и убийство ужасно, - сказал Стивенс. - Так будет лучше.
Она опять увидела его.
- Я думаю не о нем. Я думаю о Молли. Она не должна знать.
- Да, - сказал Стивенс. - Я уже говорил с мистером Уилмотом из газеты. Он согласился ничего об этом не сообщать. Я позвоню и в мемфисскую газету, но, может быть, уже поздно... Уговорить бы ее вернуться домой до того, как появится вечерний выпуск мемфисской газеты... Домой, где единственный белый, кого она видит, - это мистер Эдмондс, ему я позвоню; если другие черные и прослышат об этом, уверен, они от нее скроют. А уж потом, месяца через два-три, я съезжу туда и скажу ей, что он умер и похоронен где-то на Севере...
На этот раз она поглядела на него с таким выражением, что он замолчал; она сидела, выпрямившись на жестком стуле, и глядела на него, пока он не умолк.
- Она захочет увезти его домой, - сказала она.
- Его? - переспросил Стивенс. - Тело?
Она глядела на него. На ее лице не было возмущения, неодобрения. Оно выражало лишь извечное женское понимание чужого горя. Стивенс думал: "Она пришла в город пешком по такой жаре. Если только ее не подвез Хэмп в тележке, на которой развозит яйца и овощи".
- Он - единственный ребенок ее покойной дочери, ее старшенькой. Он должен вернуться домой.
- Он должен вернуться домой, - так же спокойно сказал Стивенс. - Я немедленно позабочусь об этом. Сейчас же позвоню.
- Вы добрый человек. - Впервые она шевельнулась, чуть переменила позу. Он смотрел, как ее руки притянули ридикюль, сжали его. - Я возьму расходы на себя. Не скажете ли вы мне, сколько это будет?..
Он поглядел ей прямо в лицо. И солгал, не моргнув глазом, быстро и легко:
- Десяти - двенадцати долларов вполне хватит. О ящике они сами позаботятся - останется только перевозка.
- Ящик? - Опять она рассматривала его тем же пытливо-отчужденным взглядом, словно ребенка. -- Он ей внук, мистер Стивенс. Когда она взяла его к себе, она дала ему имя моего отца - Сэмюел Уоршем. Не просто ящик, мистер Стивенс. Я знаю, что если выплачивать помесячно...