И в итоге, если вам удалось этого добиться, если машины не убили и не выгнали вас, не осталось бы ни одного человека, работающего на машины.

Могли быть три возможных исхода:

Вы могли переправить людей на какую-нибудь другую планету, чтобы они могли решить свою судьбу сами, без господства машин.

Вы могли вернуть планету машин людям, обезопасив их на случай любого возврата власти машин. Вы могли, если были в состоянии, заставить машины работать на людей.

Или, проще всего, вы могли уничтожить машины и тем самым дать полную гарантию того, что люди будут свободны от любой угрозы нового господства.

А теперь сложи это все, сказал себе Крейн, и прочти по-другому. Читай "машины" вместо "люди" и "люди" вместо "машины".

Он шагал по узкой тропинке, вившейся по берегу реки, с таким ощущением, как будто он был один в целом мире, как будто больше ни одна человеческая душа не двигалась по поверхности планеты.

Это было верно, чувствовал он, по крайней мере, в одном отношении. Более чем вероятно, он был единственным человеком, который знал - который знал, что сознательные машины хотели, чтобы он знал.

Они хотели, чтобы он знал - и только он один знал, в этом он был уверен. Они хотели, чтобы он знал, как сказала пишущая машинка, потому что он был средним человеком.

Почему он?

Почему средний человек?

На этот вопрос был ответ, и он был уверен в этом - очень простой ответ.

Белка пробежала по стволу дуба и повисла головой вниз, зацепившись своими крохотными коготками за кору и бранясь.

Надвинув шляпу почти на самые глаза и засунув руки глубоко в карманы, Крейн шагал неторопливо, шурша по недавно опавшей листве.

Зачем им нужно, чтобы кто-нибудь знал?

Разве не было бы более вероятно, что они не захотят, чтобы кто-нибудь знал, чтобы прятаться, пока не придет время действовать, чтобы использовать элемент внезапности при подавлении любого возможного сопротивления?

Сопротивление!

Вот где ответ!

Они захотят узнать, какое сопротивление ожидать.

А как можно узнать, на какое сопротивление натолкнешься в чужой цивилизации?

Ну что ж, сказал себе Крейн, проверяя ответную реакцию. Прощупывая слабые места чужестранца и наблюдая за его действиями. Делая вывод о реакции проверяемого путем сознательного наблюдения.

Значит, они прощупали меня, думал он. Меня, среднего человека.

Они дали мне это понять и теперь наблюдают, что я делаю.

И как можно было бы поступить в таком случае?

Обратиться в полицию и заявить: "Я имею доказательства того, что машины из космического пространства прибыли на Землю и освобождают наши машины".

А полиция - что бы они сделали?

Проверили, не принимал ли алкоголь, позвали медика, чтобы посмотреть, в здравом ли ты уме, связались с ФБР, чтобы узнать, не разыскивают ли тебя где-нибудь, и наверняка допросили "с пристрастием" в связи с последним убийством. Потом засадили за решетку, пока не выдумают еще чего-нибудь.

Пойти к губернатору штата, а тот, будучи политиком и притом очень скользким, вежливо осадил бы тебя.

Отправиться в Вашингтон и неделями ожидать встречи с кем-нибудь. А после такой встречи твое имя попадет в ФБР как подозрительное и требующее периодической проверки. А если об этом узнал конгресс и они не были слишком заняты в этот момент, то они скорее всего займутся расследованием тебя самого.

Направиться в университет штата и поговорить с учеными - или попытаться с ними поговорить. Можно быть уверенным в том, что они заставили бы тебя понять, что ты лезешь не в свои дела и притом напролом.

Отправиться в газету, особенно если ты сам газетчик, и написать...

Крейн задрожал при мысли об этом.

Он мог себе представить, что произойдет.

Люди рационализировали. Они рационализировали, чтобы свести сложное к простому, неизвестное к понятному, чуждое к общеизвестному. Они рационализировали, чтобы спасти свое здравомыслие - чтобы превратить мысленно неприемлемую концепцию во что-то, с чем они могли жить.

Штука в шкафчике была розыгрышем. Маккей сказал про швейную машину: "Позабавься с этим". А в Гарварде будут десятки теорий, объясняющих исчезновение электронного мозга, и ученые люди будут ломать голову над тем, почему они никогда не задумывались над этими теориями раньше. А мужчина, который видел швейную машину? "Вероятно, - подумал Крейн, - он уже убедил себя в том, что он был пропитым пьяницей".

Когда он вернулся домой, уже стемнело. Вечерняя газета белой кляксой валялась на крылечке, куда ее бросил разносчик. Он поднял ее и, перед тем как войти в дом, постоял в тени крыльца, всматриваясь в улицу.

Старая и знакомая, она была точно такой же, как и в годы его детства, дружелюбным местом с уходящей линией уличных фонарей и высокой и внушительной полосой из древних вязов. Этим вечером по улице полз запах дыма от горящих листьев, и этот запах, как и улица, старый и знакомый, был заметным символом первых воспоминаний.

Именно такие символы, думал он, составляли человечность и все то, что делало человеческую жизнь стоящей, - вязы и дым от листьев, уличные фонари, бросающие блики на тротуар, и отсвет от освещенных окон, смутно виднеющихся за деревьями.

Через кустарник, окружавший крыльцо, прошмыгнула кошка, а на другой стороне улицы завыла собака.

Уличные фонари, думал он, охотящиеся кошки и воющие собаки... все это есть образ, образ человеческой жизни на планете Земля.

Он отомкнул дверь и вошел в дом.

Пишущая машинка по-прежнему стояла на столе. Отрезок трубы по-прежнему лежал на раковине. Кухня была все тем же старым, уютным местом, свободным от какой-то внешней угрозы чужой жизни, которая лезла в земные дела.

Он швырнул газету на стол и на мгновение склонился над ней, читая заголовки.

Его внимание привлек жирный шрифт наверху второй колонки. Заголовок: КТО КОГО ДУРАЧИТ?

"Кембридж, Массачусетс (ЮПИ). Кто-то сыграл шутку с Гарвардским университетом, органами печати страны и редакторами всех постоянных газет.

Сообщение проскочило по каналам новостей сегодня утром как информация об исчезновении электронного мозга Гарварда.

Сообщение оказалось голословным. Мозг по-прежнему находится в Гарварде. Он никуда не исчезал. Никто не знает, каким образом это сообщение попало в различные агентства печати, но все они передали его приблизительно в одно и то же время.