— Однако царь Филипп не рассуждал подобным образом, когда брал Олинф и Потидею, — возразил Черный.

Александр весь окаменел, но ничего не ответил. Другие тоже промолчали. Тишину нарушил Селевк:

— Тогда были другие времена, Черный. Тогда царь Филипп должен был преподать урок, а теперь мы объединяем весь греческий мир в единую страну.

Тут слово взял Парменион:

— Люди, нас не должны занимать подобные проблемы. Осталось освободить лишь Галикарнас. Сделаем последнее усилие, и наша задача будет выполнена.

— Ты так думаешь? — спросил его Александр с некоторой обидой. — Я никогда не заявлял ничего подобного и никогда не устанавливал ни границ, ни сроков нашего похода. Но если тебе что-то не нравится, можешь в любое время вернуться назад.

Парменион потупился и закусил губу.

— Мой отец не хотел…— начал было Филот.

— Я прекрасно понял, что хотел сказать твой отец, — перебил его Александр, — и я вовсе не собирался унижать старого солдата. Но у Пармениона за спиной множество сражений, осад, ночных бдений, и годы его уже не юные. Никто не упрекнет его, если он захочет вернуться на родину, на вполне заслуженный отдых.

Парменион поднял голову и обвел всех взглядом, как старый лев, окруженный обнаглевшими щенками.

— Я не нуждаюсь ни в каком отдыхе, — проговорил он, — и любого из вас, не считая царя, — но все прекрасно поняли, что он имел в виду «включая царя», — я еще могу поучить, как держать в руках меч. Однако если мне позволят решать этот вопрос самому, то единственный способ отправить меня на родину до завершения похода — это в виде праха, в погребальной урне.

Снова последовало долгое молчание, которое, наконец, нарушил Александр:

— Именно это я и ожидал услышать. Парменион останется с нами и поддержит нас своей доблестью и опытом. Мы от всего сердца благодарны ему за это. А теперь, — продолжил он, — я должен сообщить вам о непростом решении, которое я принял в последние часы после долгих размышлений. Я решил отказаться от флота.

Слова царя вызвали ропот в царском шатре.

— Ты решил отказаться от флота? — не веря, переспросил Неарх.

— Именно так, — невозмутимо подтвердил царь. — Нам хватит двадцати кораблей, чтобы перевозить в разобранном виде стенобитные машины. Мы будем продвигаться по суше и захватывать побережье и порты. Таким образом, у персидского флота не останется ни причалов, ни мест для пополнения запасов провизии.

— Они всегда могут высадиться в Македонии, — предупредил Неарх.

— Я уже послал письмо Антипатру с просьбой быть начеку. Да и в любом случае, вряд ли они это сделают.

— Такое решение наверняка сэкономит нам еще по сто пятьдесят талантов в день, при нашей-то нехватке денег, — вмешался Евмен. — Хотя я бы не стал сводить все только к деньгам.

— Кроме того, — добавил царь, — сам факт, что у нас больше нет пути отступления по морю, окажет на людей определенное влияние. Завтра я лично сообщу о своем решении Карилаю. Ты, Неарх, примешь командование тем маленьким флотом, что у нас останется. Он невелик, но очень важен.

— Как тебе будет угодно, государь, — подчинился адмирал. — Будем надеяться, что ты прав.

— Конечно, он прав, — отозвался Гефестион. — Сколько я его знаю, он никогда не ошибался. Я — с Александром.

— И я тоже, — заявил Птолемей. — А афиняне нам не нужны. И потом, я уверен, что очень скоро они нам выставят счет за свою службу, и сумма будет немалая.

— Значит, все согласны? — спросил царь.

Все закивали в знак согласия, за исключением Пармениона и Черного.

— Мы с Клитом возражаем, — сказал Парменион, — но это ничего не значит. До сих пор царь демонстрировал, что не нуждается в наших советах. Тем не менее, он знает, что всегда может рассчитывать на нашу преданность и поддержку.

— Ваша поддержка мне необходима, — заявил Александр. — Если бы не Черный, мои приключения в Азии уже закончились бы. При Гранике он отсек руку, готовую отрубить мне голову, и я этого не забуду. А теперь поедим, что-то я проголодался! Завтра соберу войско и сообщу ему новость.

Евмен распустил собрание и распорядился вручить приглашения на ужин афинским командирам, а, кроме того — Каллисфену, Апеллесу и Кампаспе, что было воспринято всеми с энтузиазмом. Он также велел привести «подруг», очень симпатичных и умеющих внести оживление в молодую компанию. Все они были милетянки, изящные и утонченные, сияющие смуглой таинственной красотой восточных богинь, дочери мужчин, пришедших с моря, и женщин, спустившихся по рекам с великих азиатских плоскогорий.

— Дайте одну Пармениону! — крикнул Леоннат. — Посмотрим, может ли он еще поучить нас, как орудовать палкой, а не только мечом!

Шутка вызвала всеобщий хохот и разрядила напряжение. Хотя бояться никто не боялся, но предстоящий отказ от флота был определенной потерей, которая несла в себе предзнаменование: родина оставалась позади, и, быть может, навсегда.

Вскоре после начала пирушки Александр встал и собрался к выходу. Кипрское вино немножко оглушило его. Смущала все возрастающая раскованность Кампаспы, которая пила и ела, орудуя исключительно левой рукой, хотя вовсе не была левшой — просто правая была постоянно занята другим.

Оказавшись снаружи, царь велел подать Букефала и галопом понесся прочь. Ему хотелось насладиться ароматом весны и светом взошедшей на небосклоне полной луны.

Десять телохранителей тут же последовали за ним, но их кони не могли поспеть за Букефалом, который, не выказывая ни малейшего утомления, мчался вверх по склону горы Латмос.

Александр скакал долго, пока не почувствовал, что конь весь вспотел, и тогда перешел на шаг, но продолжал подниматься на открывавшуюся перед ним волнистую возвышенность, усеянную маленькими деревеньками и одинокими крестьянскими и пастушьими домишками. Телохранители, уже наученные опытом, держались на расстоянии, но не спускали с него глаз.

То и дело мелькали быстрые македонские конные разъезды, сопровождаемые собачьим лаем из дворов или внезапно взлетавшими птицами, потревоженными во время ночного отдыха. Македонское войско постепенно занимало внутреннее пространство Анатолии, где безраздельно господствовали древние племенные общины.

Вдруг на дороге, ведущей к маленькому городку Алинды, Александр заметил какое-то беспокойство: несколько всадников размахивали факелами, доносились крики и ругань.

Царь снял с крючка у седла македонскую широкополую шляпу и, нахлобучив ее и закутавшись в плащ, шагом направился в ту сторону.

Всадники остановили повозку, которую сопровождали двое вооруженных мужчин. Эти двое оказали сопротивление и выставили копья, отказываясь отдать транспорт.

Александр подъехал к македонскому отряду и жестом велел командиру приблизиться. Сначала тот ответил раздраженным жестом, но луна выхватила белое пятно в виде бычьей головы на лбу Букефала, и македонянин узнал царя.

— Государь, но что…

Александр сделал ему знак говорить потише и спросил:

— Что здесь происходит?

— Мои солдаты остановили эту повозку и хотели узнать, кто и зачем едет на ней с охраной посреди ночи. Они оказали сопротивление.

— Вели своим всадникам отойти и объясни этим двоим охранникам, что им нечего бояться. Находящемуся в повозке лицу не будет причинено никакого вреда.

Командир патруля повиновался, но охранявшие повозку не двинулись с места. Из-за занавески послышался женский голос:

— Подождите, они не понимают по-гречески…— и, грациозно поставив ногу на подножку, на землю спустилась женщина с закутанным в платок лицом.

Александр попросил македонского командира посветить и подошел к ней.

— Кто ты? Почему ты едешь ночью в сопровождении вооруженной охраны? Кто еще с тобой?

Женщина открыла лицо. Оно оказалось поразительной красоты — с темными глазами в тени длинных ресниц, с красиво очерченными пухлыми губами. В гордой, полной достоинства осанке улавливался едва заметный трепет.

— Меня зовут… Митрианес, — ответила она после легкого колебания. — Ваши солдаты заняли мой дом и мои владения под горой Латмос, и потому я решила отправиться к мужу в Прузу, в Вифинию.