Вдруг он подумал: тут не высокомерие, а элементарная застенчивость. И едва он это понял, как сам засмущался, и, чтобы сбросить внезапную скованность, обратился к мальчишке:
- Ты умыться не забыл?
- Не забыл, - ответила девушка. - Я ему напомнила.
- Вот и отлично. Значит, его можно сфотографировать.
Он улыбнулся немке, и она тут же уронила свой журнал. Фрэнклин мгновенно поднял его, смахнул с него песок и сказал:
- Может быть, и вас можно снять?
- Конечно можно. Вы увлекаетесь фотографией?
- Угу. Даже очень. Надеюсь стать фотографом. Профессиональным.
В гостинице он надел белую спортивную куртку. Теперь он достал из кармана куртки экспонометр, и мальчишка немедленно пожелал знать, что это за штука. Фрэнклин с улыбкой ответил, что это прибор, с помощью которого определяют, честно ли дети отвечают на вопросы взрослых. Мальчик не оценил юмора, зато немка прыснула, да так естественно - широко раскрыв рот и запрокинув голову, - что все в ней как-то удивительно потеплело и преобразилось. Это было так неожиданно, что он тоже захохотал и - в порыве вдохновения - щелкнул фотоаппаратом.
- Выйдет отличный снимок.
- Я буду страшна как смертный грех.
- Это бы вам при всем желании не удалось.
Ее лицо разом опять застыло, в глазах проступила прежняя осторожность. Снова почувствовав неловкость, он начал было говорить, что хорошо бы снять их всех троих, но тут с удивлением сообразил, что рядом только мальчик, а девочки нигде не видно.
- Куда она исчезла? Я даже не заметил...
- Я за ней слежу. Она вон там, у моря. У нее такой характер - как это у вас, англичан, называется - своевольный. Пойду догоню ее - а то мне несдобровать.
- Можно я вас еще щелкну?
- Нет-нет, я пойду. Мы ведь еще увидимся?
- Конечно... я надеюсь.
И вот уже она и мальчик бегут по песку. Он проводил их взглядом; солнечные блики на морской глади резанули глаза. Он достал из кармана темные очки, надел их и, повернувшись, медленно пошел прочь от моря - к соснам.
Миссис Пелгрейв, как и обещала, лежала под соснами: она вытянулась на спине, ее красивые длинные ноги в тени почему-то казались еще более золотистыми, чем на солнце.
- А, это вы. Я вас сразу и не узнала - вы такой элегантный в этой куртке и темных очках. Как же долго вы ходили!
Он снял очки и присел рядом с нею на усыпанный сосновыми иглами песок.
- Я встретил детей и эту вашу немку. Вот и задержался.
- Ах вот оно что!
- Я сфотографировал Хайди. Должен выйти отличный снимок.
- Что вы говорите.
Воздух, напоенный хвойным ароматом, был удушливо тяжел. Он стал снимать куртку. Она молча смотрела на него, потом сказала:
- Будьте ангелом, дайте мне вашу куртку подложить под голову. Вы не против? Тут песок не такой мягкий.
- Ну конечно, конечно...
Он стал поспешно сворачивать куртку.
- Можете сами под меня подсунуть? Я что-то ужасно разленилась - должно быть, из-за жары.
Он стал перед ней на колени, и она, как бы превозмогая дремоту, чуть-чуть приподняла голову. Он запустил руку в густую массу рыжих волос, поднял ее голову повыше и подложил сложенную куртку.
- Ох, как хорошо. Спасибо.
Она сонно потянулась, на мгновение закрыла глаза, потом снова открыла и с пьянящей полуулыбкой поглядела на него.
- В этой куртке вы чем занимаетесь? Теннисом?
- Греблей.
- У гребцов, говорят, железные мускулы.
Она внезапно сжала ему руку пониже локтя, и он сказал:
- Осторожно. У меня тут год назад был перелом. У нее на губах опять заиграла улыбка - нечто среднее между ленивым поддразниванием и язвительной усмешкой.
- Это как же у вас получилось? Оборонялись от какой-нибудь ужасной амазонки?
- Да нет, все гораздо проще. Катался на коньках. Она быстрым движением погладила его по руке.
- Расскажите мне про греблю.
- Я плаваю на восьмерке. Вернее, плавал. После перелома пришлось бросить.
- Наверное, у вас масса кубков?
- Да, есть кое-что. Как-то заняли третье место на Большой школьной регате. И еще один раз на Серпантине в Гайд-парке чуть-чуть не выиграли, оторвались на три корпуса, и тут зацепили краба.
- Краба? Это вроде того, что сегодня откопало мое чадо?
- Да нет, так просто говорят. Это когда весло застревает в воде - ни туда, ни сюда. Тут сделать ничего невозможно. Лодка останавливается.
- Но это, конечно, случилось не с вами?
- Со мной. Такое с любым может случиться. Чувствуешь себя при этом полным кретином.
Внезапно разговор окончился: сигналом послужила ее очередная улыбка, неторопливая и вопрошающая.
И так же внезапно все его тело напряглось как натянутая струна. Он глубоко потянул в себя сосновый воздух, который теперь показался еще жарче и тяжелее. Ее рыжие волосы, казалось, тлеют, как горячие угли, на белом песке: он смотрел на них, будто одурманенный, не в силах оторваться, и тут она самым обычным и естественным тоном предложила ему прилечь рядом. Тут, знаете, очень, очень удобно.
И вот уже он лежит с нею рядом и глядит ей прямо в лицо. Она почти беззвучно засмеялась и медленно провела ладонью по его голому плечу. Он рванулся поцеловать ее в губы, но она чуть-чуть отпрянула и с улыбкой проговорила, что вот, значит, как он привык развлекаться в жаркий...
Она не договорила. Он плотно зажал ей рот поцелуем. С минуту она никак не сопротивлялась, и только когда его руки стали скользить по ее плечам и опустились ей на грудь, она осторожно высвободилась и сказала:
- А на это кто тебе дал позволение?
- Разве нужно позволение?
- Ну хотя бы приглашение.
- Так пригласи меня...
- Приглашаю.
Их тела сплелись, и когда они наконец оторвались друг от друга и его пальцы, лаская, сверху донизу прошлись по ней, все его существо пронизала одна-единственная жгучая мысль.
- Только не здесь, - сказала она. - Здесь не пойдет. Я знаю одно местечко. За мысом. Отсюда будет мили две, там крошечная бухта. Я иногда туда езжу... там ни души... у меня машина...
- Так поехали?
- Завтра. Не торопи события. Я тут еще все лето буду.
- Значит, с утра?
- После обеда. Утром я загораю. - Она прошлась взглядом, полным самолюбования, по своему золотистому телу, слегка приподняла обе груди. Разве дело того не стоит? Утром - солнце, после обеда - любовь.