- Вы шутите, а я в самом деле огорчен.

- Ничего, после пятого станет гораздо легче.

- Но ведь вы обещали: после двадцать пятого...

- Не вышло. Небольшая авария.

- У меня тоже авария. Но я мрачен, а вы поете.

Бережков рассмеялся.

- Конечно, не очень приятно, когда на испытаниях в твоей машине что-нибудь ломается, но я в таких случаях всегда говорю: "Если бы здесь не треснуло сегодня, то завтра развалилось бы в полете. А теперь нам видно, что у нее болит". Сейчас поеду. Разберемся.

- А мне с вами нельзя, Алексей Николаевич?

- Нельзя.

- Секрет?

Кивнув, Бережков предостерегающе поднял указательный палец.

- Тссс... Ни звука.

Его глаза опять смеялись. Давно минули приключения его молодости, он был уже крупным конструктором, и все-таки в нем жил, в нем играл прежний Бережков.

- Нельзя, - сказал он серьезно. - Но после пятого...

- Что - после пятого?

- После пятого, если не помешают сверхъестественные силы, все можно будет рассказать.

Он пригласил меня в столовую.

- Позавтракайте со мной...

Из кухни на шипящей сковородке принесли нарезанную ломтиками ветчину с зеленым горошком. На глубокой тарелке подали нашинкованную свежую капусту.

- Эликсир молодости! - возгласил Бережков, глядя на капусту. - Мое ежедневное утреннее блюдо.

Мне, однако, было ясно: нет, не капуста является для него "эликсиром молодости". Таким искрящимся, таким молодым в сорок лет его делало, несомненно, упоение творчеством, огромной работой и, в частности, какой-то еще неизвестной мне большой задачей, о которой он только что молвил: "Ни звука".

Я сказал:

- Может быть, Алексей Николаевич, вы что-нибудь пока расскажете? Используем эти десять минут, а?

- Хорошо. Только не больше десяти минут. Хотите, один потрясающий эпизод тысяча девятьсот девятнадцатого года?

2

- После небезызвестной вам истории с мотором "Адрос", - начал Бережков, - в моей жизни был период, когда я брался то за одно, то за другое, а затем развернулась грандиознейшая эпопея под общим наименованием "Компас"... Подробно обо всем этом я вам доложу особо, а пока сообщу лишь самое необходимое о "Компасе". Однажды весной тысяча девятьсот девятнадцатого года ко мне влетел Ганьшин.

- Бережков, ты нужен. Бери мотоциклетку, едем.

- Куда? Зачем?

- К Николаю Егоровичу Жуковскому. Он получил письмо от Совета Народных Комиссаров. Просят, чтобы он помог построить эскадрилью аэросаней для Красной Армии. Сегодня у него первый раз соберется "Компас".

- "Компас"? Что это такое?

- Комиссия по постройке аэросаней. Сокращенное название. Ты тоже зачислен туда членом. А я, как видишь, послан за тобой.

- Пожалуйста, готов... Хотя у меня есть одно маленькое "но"...

- Только одно? Какое же?

- Я никогда не занимался аэросанями.

- А кто ими занимался? Только Гусин и Ладошников. А теперь впервые на земном шаре нам предстоит начать постройку аэросаней в промышленном масштабе. На войне такой род оружия еще никогда не применялся. Это будет механическая конница на лыжах.

- Черт возьми, замечательная мысль!

- Посмотрим, что ты запоешь, когда у нас ничего не выйдет. А по всей вероятности, так оно и будет.

- Ну, ну, не каркай... Едем!

И мы отправились к Николаю Егоровичу.

Жуковский был основателем, так сказать, духовным отцом "Компаса", а практическим руководителем, председателем комиссии стал другой выдающийся профессор Московского Высшего технического училища, глава кафедры двигателей внутреннего сгорания, специалист по авиационным моторам Август Иванович Шелест.

И вот спустя несколько месяцев после того, как мы взялись за постройку аэросаней (интереснейшие перипетии этих месяцев ваш покорный слуга изложит в следующий раз), как-то ночью, во время заседания "Компаса", - а должен вам сказать, что мы заседали невероятно часто и главным образом по ночам, - раздался телефонный звонок. К телефону подошел Шелест. После первых же фраз он повернулся к нам и ожесточенно замахал рукой, требуя полнейшей тишины. Все смолкли. Был слышен только голос Шелеста:

- К башне Кутафье? В шесть утра?

Мы видели: Август Иванович делает усилие, чтобы говорить спокойно.

- Да, горючее есть... Кто? Да, да, понятно.

Положив трубку, Шелест повернулся к нам и проговорил:

- Кончено...

Насколько я помню Шелеста, ему вовсе не было свойственно уныние. В ту пору нашему председателю уже шел пятый десяток, но он ничуть не отяжелел и оставался спортсменом, любимцем женщин, страстным поклонником мотоцикла. Даже седина с благородным блеском алюминия не старила его. Он обладал огромным запасом энергии, жизнерадостности и юмора. Только такие люди, скажу кстати, могли строить в те времена аэросани.

Однако в эту минуту Шелест был растерян.

- Кончено, - повторил он.

- Что кончено? Что произошло?

Шелест ответил:

- В шесть часов утра надо подать аэросани к Кремлю, к башне Кутафье.

- Для чего?

- Срочное задание. Пробег на сто - сто пятьдесят верст. Пункт не указан.

- А кого везти?

- Члена Реввоенсовета Четырнадцатой армии. Сказали, что он приехал с фронта всего на несколько часов. Одно из его дел в Москве - ознакомиться с аэросанями.

3

Выдержав паузу, Бережков продолжал:

- Надо вам сказать, что аэросани, рождаемые "Компасом", находились в периоде так называемой конструкторской доводки. Когда-нибудь я вам особо опишу, какая это дьявольская, мучительная штука - доводить! Доводка у нас непомерно затянулась. А ведь аэросани нужны были армии этой же зимой.

Как только выпал снег, мы чуть ли не каждый день производили испытания, после которых что-то исправляли в конструкции, но наши сани упорно капризничали: раз ходили, раз не ходили.

Попадая с ходу на камень или на трамвайный рельс, они издавали зубовный скрежет и застревали. В таких случаях все пассажиры вместе с водителем должны были наклоняться из стороны в сторону, раскачивая этим сани, на которых ревел мотор и бешено крутился пропеллер. Наконец вновь раздавался страшный скрип - и сани двигались. Нередко случалось, что в пути глох мотор и никак не заводился, случалось, что ломался пропеллер, тогда приходилось вызывать лошадей и волочить сани на веревках в мастерские.

Но уж зато если разгонишь, то никакими силами не остановишься, особенно с горы. На санях не было тормозов, вернее, они существовали в виде клыков или тормозных досок, которые вылезали из-под лыж, но почти не тормозили.

Положение, как видите, было незавидным. Что мог Шелест ответить на требование подать сани? Доложить, что у нас нет саней, - значило расписаться в собственном банкротстве. Доложить, что у нас есть сани, значит: подавай их к шести часам утра, вези, выполняй распоряжение.

Все молча сидели и думали. Наконец Шелест вскинул голову.

- Друзья! - воскликнул он. - Мы забыли, что у нас есть Бережков. Предлагаю принять постановление: задание выполняет Бережков.

Я вскочил:

- Что вы? Ни в коем случае! Сани надо раскачивать, пропеллер бьет, мотор глохнет, тормозов нет. Надо быть безумцем, чтобы демонстрировать их кому-то, пойти в дальний пробег...

- Поэтому-то мы к вам и обращаемся, - ответил Шелест.

Члены "Компаса" во главе с Шелестом принялись уговаривать меня. Ведь надо же кому-то ехать. И не кому-то, а именно мне, ибо я что-нибудь да придумаю, если понадобится. Но я решительно отказывался. Наконец Шелест, зная меня, сказал:

- До сих пор я был о вас другого мнения. Неужели боитесь? Неужели вы действительно не сможете повести сани?

Неожиданно для самого себя я выпалил:

- Смогу!

Я тотчас понял, что меня поймал умница Шелест, но было поздно об этом раздумывать: слово вылетело, я согласился.

Однако, согласившись вести сани, я потребовал, чтобы со мной в качестве помощника ехал Ганьшин и чтобы для связи за нами следовала мотоциклетка-вездеход. Такую мотоциклетку с выдвижными лыжами мы изобрели в "Компасе". Беда ее, однако, заключалась в том, что на цельном снегу она не выдерживала веса взрослого мужчины. Ее освоил только один наш рабочий-подросток, очень способный и сообразительный, принимавший, кстати сказать, некоторое участие в изобретении этой штуки. Я потребовал немедленно поднять на ноги парнишку, чтобы он явился передо мной, как лист перед травой.