Можете ссылаться на меня, но меня оставьте в покое: у меня сейчас больное сердце. Тем более что за критику мне уже не раз доставалось.

Хмеленок Николай Павлович, д. Недойка Б.-Кошелевского района Гомельской области".

Авторы писем затронули, наряду с другими, один из самых больных вопросов всей чернобыльской эпопеи: своевременность и качество мероприятий по защите людей от последствий аварии. Вопрос этот не перестает волновать многие тысячи людей, спустя почти год после аварии он звучал лишь в доверительных разговорах в узком кругу, в семье, но почему-то стыдливо отсутствовал в открытых выступлениях руководителей городского, областного, республиканского уровней, да и сегодня отсутствует. Мне думается, что интересы гласности требуют принципиального и открытого обсуждения этой проблемы. Настало время снять с нее покров таинственности.

Если авторы писем и те, кто согласен с ними (а таких - десятки тысяч), в чем-то неправы, если все было сделано идеально, то надо это убедительно доказать и разъяснить. Боюсь, однако, что сделать это трудно, если не невозможно.

Я не беру на себя роль судьи или обвинителя - теперь, после аварии, легко махать кулаками. Не хочу вставать в позу всеведущего прокурора. Но пытаюсь все-таки понять - что произошло? Многие припятчане никогда не забудут совещания, проведенного утром двадцать шестого апреля в Припяти вторым секретарем Киевского обкома партии В. Маломужем, который дал указание делать все для того, чтобы продолжалась обычная жизнь города, словно ничего не произошло: школьники должны учиться, магазины работать, молодежные свадьбы, намеченные на вечер, должны состояться. На все недоуменные вопросы встревоженных людей был дан ответ: так надо.

Кому - "надо"? Во имя чего - "надо"? Давайте спокойно обсудим. От кого "надо" было скрывать несчастье? Какими правовыми или этическими соображениями руководствовались те, кто принимал это более чем сомнительное решение? Знали ли они о подлинных размерах катастрофы? Если знали, то как могли отдавать подобное распоряжение? А если не знали - то почему поспешили взять на себя такую серьезную ответственность? Неужели утром двадцать шестого апреля еще неизвестны были уровни радиации, резко возраставшие в результате выброса продуктов деления и топлива из АЭС?

Из информации, представленной Советским Союзом в МАГАТЭ:

"С начала аварии на IV блоке и во время последовавшего за этим пожара ветер сносил радиоактивные продукты мимо г. Припять. В последующем, когда высота подъема выбрасываемых продуктов из аварийного реактора существенно снизилась, из-за флуктуации направления ветра в приземном слое радиоактивный факел в некоторые интервалы времени захватывал территорию города, постепенно загрязняя его. До 21.00. 26.04.86 г. на отдельных улицах города мощность экспозиционной дозы гамма-излучения, измеренная на высоте 1 м от поверхности земли, находилась в пределах 14-140 миллирентген/час (что в 700-7000 раз превышает естественный фон - авт.).

В последующем радиационная обстановка в городе стала ухудшаться. 27.04.86 г. к 7.00 в районе, ближе всего находящемся к АЭС (ул. Курчатова), мощность экспозиционной дозы гамма-излучения достигла 180-600 миллирентген/час, а на других улицах 180-300 миллирентген/час.

Для подавляющего большинства населения г. Припять в качестве вероятных уровней облучения можно принять значения 1,5 - 5,0 рад по гамма-измерению и 10-20 рад по бета-излучению на кожу" ("Авария на Чернобыльской АЭС и ее последствия". Часть II. Приложение 7, 1986, с. 52).

Я вспоминаю женщину, жительницу Припяти, которую довелось увидеть в одной из киевских больниц в майские дни. В роковую субботу, как и тысячи других горожан, работала она на приусадебном участке вблизи "Рыжего леса" - о нем я уже рассказывал. У нее были диагностированы лучевые ожоги на ногах. Кто объяснит ей - во имя чего перенесла она эти страдания?

А школьники, которые, ничего не ведая, резвились в субботу на переменах? Неужели нельзя было уберечь их, запретить находиться на улице? Разве кто-нибудь осудил бы руководителей за такую "перестраховку", даже если бы она была излишней. Но эти меры не были излишни, они были крайне необходимы. По иронии судьбы за три дня до аварии в школах Припяти проводились учения по гражданской обороне. Детей учили, как надо пользоваться средствами индивидуальной защиты - ватно-марлевыми масками, противогазами, проводить дезактивацию. В день аварии никакие - даже самые простейшие меры не были приняты.

Следует назвать вещи своими именами: гражданская оборона города и республики показала свою полную неподготовленность к событиям. Отсутствовали средства индивидуальной защиты, не было дозиметров. И это в городе атомщиков! Из-за обстановки секретности, воцарившейся в Припяти сразу после аварии, дело дошло до того, что даже ответственные работники горисполкома и горкома комсомола не знали истинных уровней радиации в течение двух суток. Довольствовались слухами, ползшими по городу, неясными намеками знакомых, многозначительными взглядами дозиметристов… А ведь активу города приходилось вести работу в тех местах, где уровень радиации был уже недопустимо высок. Удивительно ли, что в такой обстановке полной "заглушки" информации многие, поддавшись слухам, бросились уходить через "Рыжий лес". Свидетели рассказывают, как по этой дороге, уже "светившей" в полную силу радиации, шли женщины с детскими колясками…

Может, учитывая необходимость и неожиданность ситуации, иначе нельзя было поступить? Нет. Специалисты говорят, что можно и надо было поступить иначе: стоило только объявить в городе по местному радио о возможной опасности, мобилизовать актив города на проведение ограничительных мероприятий, не выпускать на улицы тех, кто не был занят на работах по ликвидации аварии, закрыть окна, назначить немедленную йодную профилактику населения. Почему же не было это сделано?

Видимо, потому, что доктрина всеобщего благополучия и обязательных и всенепременных побед, радостей и успехов, въевшаяся за последние десятилетия в плоть и кровь ряда руководителей, сыграла здесь роковую роль, приглушила у них и голос совести, и веление профессионального, партий ного, гражданского долга: спасать людей, делать все, что только в человеческих силах, чтобы предотвратить беду.

Неприглядна в этой ситуации роль бывшего директора АЭС Брюханова, который прежде других и лучше других понимал, ЧТО в действительности произошло на станции и вокруг нее. Степень его вины установили органы правосудия. Но нельзя на одного Брюханова сваливать грехи других должностных лиц.

Есть ведь и правосудие моральное: как могло случиться, что припятские врачи, руководители медсанчасти В. Леоненко и В. Печерица, одними из первых узнавшие о крайне неблагополучной радиационной ситуации (ведь к утру в больницу поступили уже десятки людей с тяжелой формой лучевой болезни), не начали бить во все колокола, кричать с трибуны совещания утром в субботу о надвигающейся беде? Неужели ложно понятые соображения субординации, безоговорочного и бездумного выполнения "указаний свыше", следование несовершенным и жалким служебным инструкциям заглушили в их душах верность клятве Гиппократа - клятве, которая для врача является высшим моральным законом? Впрочем, сказанное относится не только к этим, в общем-то, рядовым врачам, а и ко многим медикам повыше - упомянем хотя бы бывшего заместителя министра здравоохранения СССР Е. Воробьева.

Как бы там ни было, но сегодня ясно, что механизм принятия ответственных решений, связанных с защитой здоровья людей, не выдержал серьезной проверки. Он громоздок, многоступенчат, излишне централизован, медлителен, бюрократичен и неэффективен при стремительно развивающихся событиях. Бесчисленные согласования и увязки привели к тому, что почти сутки понадобились, чтобы принять само собою разумеющееся решение об эвакуации Припяти.