Сходство между Шафаревичем и Солженицыным в адресатах полемической критики и в реакциях на некоторые мнения "столичной образованщины" заставило меня, наконец, еще раз и уже с учетом вскрывшихся в эпоху гласности гнойных нарывов национальной совести, ярчайший пример чего есть "Русофобия", внимательно перечитать любимую статью... По мере того, как я вчитывался, я чувствовал, что любовь моя к известнейшему из малых публицистических произведений знаменитого автора иссякает...

Анализируя "Вехи" и прилагая их мерку к характеристике современной интеллигенции, Александр Исаевич группирует суждения "Вех" в четыре класса, сопровождая их своими ремарками. Первый класс: "недостатки той прошлой интеллигенции, важные для русской истории". В числе прочих отмечается, что "любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному материальному благу парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине; "соблазн Великого Инквизитора": да сгинет истина, если от этого люди станут счастливее". Здесь хочется сказать: стоп! Отсюда бы и скакать. Названо важнейшее. Только сейчас мы начинаем соображать, насколько это был верный диагноз: в этих нескольких строках веховской оценки (верней, самооценки), переданной Солженицыным, указано на суть той болезни, что привела нас в яму: народопоклонство, уклонение русского христианства в социо-язычество. Здесь "истина" - не пилатова абстракция; здесь - намек на конфликт социализма и христианства, над которым бился Достоевский. В дыру этого конфликта ухнула наша церковь, и дунуло из дыры на весь мир победившим социализмом... Здесь - начало большого разговора... Но... следует ремарка Александра Исаевича: "Теперь: да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья". Незрело восхищенный этой лобовой атакой, я не замечал раньше; что впереди у А.И. шли слова: "Теперь таких широких забот вовсе нет". Казалось бы, что тут особенного? А вот сейчас бросилось в глаза, что заботы сходившей с ума в молении сапогу предреволюционной интеллигенции названы нашим писателем "широкими". Еще раз, казалось бы, - чего уж тут? Мелочь ведь - неприлично и придираться. Да и верно: широкие заботы были. Не солгал писатель. А вот - зудит: время такое. Вспоминается, что и у Стеньки Разина заботы были - широкие. Что и Стенька? У Чингисхана - еще шире... Этот подтвердят современные монголы. Да в конце концов грех и от источника культуры отрываться: к чему нам тогда уроки Достоевского? - "широкие" заботы-то ведь инквизиторские и были! Далее. Отмечая "гипноз общеинтеллигентской веры, идейную нетерпимость ко всякой другой, ненависть как страстный этический импульс" у тех. А.И. прибавляет, имея в виду этих: "Ушла вся эта страстная наполненность". И опять странно как-то прозвучало. Как будто жалеет современный писатель, что нет "страстной наполненности", тут же как бы не видя, чем наполнены были те страстные люди. Странно... Однако и без странностей возразим великому писателю (впрочем, с написания прошло уже почти двадцать лет - может, он и сам уже увидел?): не ушла наполненность ненавистью, более того (спасибо гласности, быстрей все обнаруживается), не оскудела Русь фанатиками, а явно полку нашего прибывает - и переодевается "страстный этический импульс" из революционного мундира в национальный. И никак не скажешь, что не интеллигенция - по крайней мере, не низы провинциальной образованщины, хотя б тот же Шафаревич. И много других не с семью классами за плечами, а гораздо поболе. Обмолвился А.И. в 73 году в статье "Раскаяние и самоограничение" о национал-большевизме мельком, очень мельком - думается, что все же теоретически-далеким от жизни и вовсе не опасным движение это ему виделось. Гораздо опасней, судя по уделенным страницам, виделись ему те - опять те же! - имена, в том же навязшем в зубах No 97 "Вестника Русского Христианского Студенческого Движения", о котором и в "Образованщине" речь. Заканчивая с ними спор, А.И. в "Раскаянии и самоограничении" писал: "Группа в No97 - не случайность. Это, может быть, замысел: нашей (а оппоненты - не наши?! К.И.) беспомощностью (весь мир перед нами на ту пору дрожал, где ж беспомощность? - К.И.) воспользоваться и выворотить новейшую русскую историю - нас же, русских, одних обвинить и в собственных бедах и в бедах тех, кто поначалу нас мучил, и в бедах едва ли не всей планеты сегодня. Эти обвинения - характерны, проворно вытащены, беззастенчиво подкинуты, и ухе предвидится, как нам будут их прижигать и прижигать". Уф! Еле выписал - отдышаться захотелось. Как сгустил А.И., не хуже Шафаревича! Статья-то - о раскаянии (о покаянии, видимо), а вот эти слова, ух, стальным холодам резанули, все тем же "страстным импульсом" ненависти! Попали ж бедняги из No 97 под гильотину! И чего, думаю, напал великий лениноборец?.. А то, думаю, напал, что, хоть и в незрелом и, может быть, угловатом виде, а мелькнула у них истина покаяния, задела-таки за живое человека, кающегося как-то агрессивно, как бы маша при этом кулаками в сторону прошедшей там, в дали нашей истории, драки. Странное-странное покаяние! Солженицын напоминает только что слезшего с боевого коня большевика, только что крутанувшего в ужасе головой от того, что натворил в резне и пламени, - он еще пьян от безумия схватки, хотя мысль о содеянном и о Боге забрезжила; он уже раскаивается, но раскаяние прерывается, рвется клочками от налетающей красной волны гнева и ненависти; слишком саднит еще память обид, и далеко еще ему до тихого покаянного смирения и любви; он еще полон подозрительности и еще выискивает кругом врагов. Такой человек не допускает, что кто-либо может ошибиться; по его мнению, точней по его ощущению, нет ошибки, есть злое намерение, непременный умысел. Когда читаешь у крупнейшего, прославленнейшего, всеми нами законно уважаемого такое: "...не случайность... замысел: нашей беспомощностью воспользоваться..." - отчаяние охватывает жгучее. Ведь - мрак! Ведь это продолжение той же улицы, где ораторы темные, "памятники-черносотенцы, безграмотные параноики ревут-шипят: Жиды! Сионисты! Масоны! Враги народа! Споили-загубили!.." И - так далее, весь кроваво-мистический набор очумевшей толпы, ищущей троцкистов на современном этапе, чтобы было кого к стенке. Мрак и тоска - когда великие писатели нынешние того же ищут. Это психологическая основа - не художественная, не философская, не религиозная, то есть не от культуры; это основа военно-политическая, та же, что и у Ленина, хоть и в иной обертке: у нации есть враги. Враги есть у нации. Враги у нации есть. Враги нации есть у. Это - глубочайшее, сердцевина, центр центров души. "А выхода", как пишет Александр Исаевич, "нет все равно: только раскаяние". Уточню: теперь еще - и в национальной ненависти.

Но я отвлекся. Продолжим путь по "Образованщине". Среди достоинств предреволюционной интеллигенции автор отмечает "социальное покаяние, чувство вины перед народом". К чему это капитальное чувство привело, мы уже знаем: к 17 году и тому, что за ним. Я не буду останавливаться на том, что уже почти общее место. Стоит лишь прибавить, что благородная советско-коммунистическая власть до конца своих дней успешно осуществляла "социальное покаяние": как иначе назовешь эту вечную на газетной полосе печальную старуху и покосившуюся избушку? "Социальное покаяние" и есть - то есть удобная для властей, для сохранения колхозного рабства прежде всего, пропагандная ложь (можно назвать это явление и "социальное воспевание" - разницы нет: старуха шла вслед за знатными сталеварами и доярками, в том же ряду). Все было душевно и полно любви к народу. Старуха - на полосе. Избушка - на курьих ножках. Корыто - разбито. Все - в соответствии с фольклорными традициями. И как финал: а воз - и ныне там. Но и зато всё это вместе - символ, которым всегда можно было ткнуть в рожу зарвавшейся образованщине, диссидентам всяким, вздумавшим иметь свое мнение. Ведь не разум, а "хлеб - всему голова". Эти "золотые слова" - последний и радикальнейший ответ нашего колхозного крестьянства христианству с его легкомысленно-идеалистическим "не хлебом единым". Так праведница Матрена, та самая, без которой деревня не стоит, невольно становилась ведьмой, вдохновляющей славные карательные органы. Это и есть социальное покаяние. Достоинством той интеллигенции наш писатель признал и то, что для нее "думать о своей личности - эгоизм". Ну, слава Богу, здесь мы - прямые наследники: родная власть нам сей императив с пионерских лагерей вдолбила, так что не подведем. Хотя христианство, вот, едва ли согласилось бы со столь простецким утверждением. Вспоминается казарма: там точно согласились бы, с радостью согласились бы. Интересна еще одна черта. "Всеобщее равенство как цель, для чего готовность принизить высшие потребности одиночек". Ба, да это же из шигалевщины! Веховцы, разумеется, записали это в недостатки. Солженицын же, не гнушаясь, "переполюсовал" сие как "чуть ли не достоинства". Вот тебе и раз! Это значит, что, увы, и самые сильные из нас не хотят учиться у истории напротив, всего лишь используют ее как материал в своих целях. То есть опять внутри, в глубине души общественного деятеля двигателем лежит не стремление, не любовь к истине, а некий иного рода аффект (прав, увы, но - тысячу раз прав старина Ницше!). Он, а не истина царствует над иерархией ценностей... Да, может, сам деятель в этом и себе не признается - допускаю даже, что он просто этого о себе не сознает. Если это так, то вот одна из глубоких причин исторических заблуждений человечества, связанная с бессознательным влиянием действующих лиц...