Никто не знает, как билось сердце Памеджаи, как дрожали руки, когда он выбивал на твердой стене первые борозды, первые линии, из которых потом сложилось священное изображение. И когда перед ним возникла голова великого фараона, он, раб Памеджаи, доверился своим рукам, как доверяются богу, и руки послушно все сотворили.
И вот на стене ожил облик Рамсеса, и стало видно, как он обвязал вожжи вокруг пояса, чтобы свободнее владеть руками в бою. Воевал он бесстрашно, и надо было показать, как бегут от него враги. Только он, Памеджаи, знает, сколько долгих дней провел он у этой стены и как страшился этой работы. Больше всего, как он помнит, ему помогло доброе слово Пао. Этот искуснейший из искусных ни разу не похвалил ни одного из тех, кого знал Памеджаи. Он без жалости послал их грузить камни, под тяжестью которых многие свалились и уже никогда не поднялись. А вот ему он подарил доброе слово, и оно так помогло Памеджаи, что работать вдруг стало легко и хорошо. Когда ему пришлось показать, как пастух в страхе угонял свое стадо, он принялся за это дело с особенной любовью и знанием. И не только потому, что уже многое умел, а потому, что вдруг очень хорошо представил себе своего отца, который пас стада где-то у. Отрогов Земли. Он представил себе, как его отец бежит от вражеской стрелы, бросив деревянное копье, воздев руки в небо в величайшем ужасе и отчаянии. Он очень усердно трудился над сценой убегающего пастуха, и наградой ему было доброе слово камнереза Пао:
– Теперь я знаю, что твой отец имел свое стадо и облик его в сердце твоем.
Памеджаи потерял счет дням, которые он провел за своей трудной и замысловатой работой. Он не мог считать дни не только потому, что был слишком занят, но и потому, что в пещере было темно и работать нужно было при свете факелов.
Памеджаи было еще трудно, потому что он никогда не видел подлинной битвы и не мог представить себе все величие царского подвига и все ничтожество падших врагов. И так, преодолевая все, что мешало ему, Памеджаи делал свою работу. Иной раз он обращался с вопросом к самому Пао; старый камнерез никогда не отказывал ему. Он считал его своим учеником. Это по милости Пао Памеджаи стал изучать иероглифы и медленно, с большим трудом, читал папирусы. Когда Пао узнал, что Памеджаи делает это охотно, он поручил его одному искусному писцу. Это был добрый старый человек. Его круглое лицо всегда улыбалось, а в умных, добрых глазах то и дело сверкали веселые искорки. Своим умом и благородством Хори возвышался над Памеджаи и ему подобными, однако он никогда не показывал своего превосходства, а наоборот, всегда разговаривал как с равными и нередко рассказывал такие увлекательные истории, что хотелось слушать без конца.
Пао научил его искусству резчика, а писец Хори – грамоте. Спасибо Владыке жизни, что он отдал его в такие добрые руки. Не будь этого – кости Памеджаи давно бы уже белели на знойном солнце под Фивами. По вот он жив и невредим. Он сделал великие работы. И через много лет он пишет на стене святилища то, что приказано его величеством, сыном Амона – Ра.
Вспоминая первые годы своего пребывания в стране фараонов, Памеджаи размышлял над тем, как удивительно сложилась его судьба, судьба пастуха из страны Куш, раба. Когда он родился у Отрогов Земли, его отец был уверен, что сын, так же как и он, будет пасти стада, ходить на охоту и собирать манну небесную – те сладкие выделения тамариска, которые горячий ветер пустыни изредка приносил на пастбища. Памеджаи и не помышлял ни о чем другом. Он рос вместе с овцами, ходил за ними с рассвета до заката. Мало видел людей. Вместе со своими сверстниками он лакомился жареной саранчой, когда удавалось собрать немного. Он бы мог прожить так до самой старости, не узнав о том, что в руках у него таится дар изображать все виденное и даже невиденное.
Если бы в ту пору ему сказали, что он постигнет искусство писца, это великое искусство, доступное лишь избранникам, он бы не поверил. Если бы ему сказали, что вместо деревянного копья в руках у него вдруг окажется резец и с помощью его он сможет на гладкой стене сделать изображения людей и богов, он бы удивился и сказал: «Такое чудо может свершиться где-либо, но не здесь…» Однако все это свершилось после того, как воины северной части Куша, люди племени маджаи, пришли к Отрогам Земли и стали угонять людей в столицу фараонов.
Маджаи – враждебное племя. Давно говорили о том, что они стали наемниками фараонов. Однако никто не думал, что маджаи согласятся угнать в рабство своих собратьев. Да и трудно было представить себе, что в столице божественных фараонов нужны молодые пастухи из Отрогов Земли. Это было непонятно тогда, когда они жили в своих тростниковых хижинах в маленьком селении. Но это стало понятно, когда тысячи нубийцев оказались в городах Египта. Здесь были нужны крепкие руки. И он, юноша с бронзовым телом и курчавой головой, пастух Памеджаи, оказался среди многих тысяч рабов.
Их гнали по знойной пустыне голодными. Они страдали от жажды. Памеджаи запомнил горькие слезы. Они душили его весь долгий путь. Нелегко было расстаться с хижиной отца. Он был единственным у своей матери и первое время видел по ночам во сне ее скорбное лицо. Но все это прошло, и теперь, когда он дописывает строки священного свитка на стене этого удивительного храма, ему даже кажется, что маджаи сделали для него что-то хорошее. Они помогли ему открыть глаза на прекрасный мир. Они помогли ему познать то, что никогда не открылось бы ему, если бы он оставался пастухом. Дорогой ценой он купил этот новый, открывшийся ему мир. Черная завеса невежества, отгородившая от пастушка большую жизнь, была приподнята мечом людей маджаи.
Удивительно! Как это понять?… И кто мог бы рассказать об этом, чтобы поняли и ум и сердце? Мог бы рассказать старый Хори. Он много хорошего рассказал юному Памеджаи. Но Хори уже нет в живых. Только память о нем сохранилась у Памеджаи и, словно уголек от погасшего костра, светится в его сердце. Как жалко, что не стало Хори! Не менее печально, что нет уже никого из тех, кто был угнан из его родного селения вместе с ним. В сущности, он, Памеджаи, совсем один. Может быть, потому ему так дорого все, что он делает, и даже то, что он пишет сейчас.
Памеджаи снова вытаскивает из-за пояса свернутый свиток и сверяет написанные строки. Эти строки говорят о царе хеттов. Это его мысли.
«Уже давно страна наша находится в упадке, и господин наш Сутех гневается на нас. Небо не посылает нам дождя, все страны стали врагами и вместе сражаются против нас. Соберем же все имущество наше, и пусть моя старшая дочь будет во главе его, и понесем дары примирения благому богу Рамсесу, чтобы дал он мир нам и могли бы мы жить».
Так сказал царь хеттов, а потом он повелел отправить к царю Египта свою старшую дочь и нести богатую дань перед ней, «состоящую из золота, серебра, рабов и лошадей без числа, быков, коз и овец десятками тысяч. Не было счета вещам, которые они принесли…» В папирусе было записано все по порядку. Он повествовал о том, какой прекрасной была хеттская царевна на своей колеснице, как велико было войско, сопровождающее ее, как пышно была разодета ее свита. Царский летописец рассказывал о том, что туман, застлавший небо, вначале скрывал великое зрелище и божественный Рамсес мог бы его не увидеть во всей дивной красоте, если бы бог гор не внял его мольбе и не засиял лучезарным светилом в небе, разогнав туман и холод. И тогда царь Египта увидел красоту хеттской царевны и пригласил ее в свой дворец. А воины царя Египта смешались с воинами хеттского царя, и началась великая дружба на веки вечные.
Надпись, которую ему доверили высекать, рассказывала, как извечные враги Египта стали вечными друзьями. Это была очень важная надпись, поучительная надпись для потомков. И потому камнерез Памеджаи много раз подсчитывал строки, вымерял их, прикидывал – все ли ляжет на этой стеле стройно и красиво. И высекал он надпись настолько красиво, что Пабеса, увидевший ее в самом начале работы, помощник главного писца, Пабеса, был восхищен.