Свое пребывание в Велико-Устюгской тюрьме Сорокин подробно описал в автобиографическом труде «Дальняя дорога». Его строки полны фаталистической риторики. Автор представляет себя доведенным до отчаяния человеком, целиком и полностью отдавшимся в руки «кровожадному богу — Революции».
«Я был в царстве смерти… С шести вечера до полуночи я со страхом прислушиваюсь к звукам тяжелых шагов, раздающихся в коридорах тюрьмы. Именно в это время „красные попы“ приходят за ежедневными жертвами своему „богу“. За мной или не за мной? Когда шаги удаляются, я говорю себе: „Твой черед еще не пришел“».
Но на самом деле Сорокин знал, что золото, доставленное Еленой в Устюг, выдернуло его из общей массы «очередников». Он с нетерпением ждал, когда же заработает следующий этап плана спасения. Шумилин не только напечатал отречение Сорокина в газете и подкупил чекистов, но и сообщил через своих знакомых большевистских деятелей о нависшей над Сорокиным угрозе Георгию Пятакову и Льву Крахану.
С ними Сорокин был знаком еще со студенческой скамьи, и теперь они оба стали членами Совета народных комиссаров, возглавляемого Лениным (Крахан — комиссаром иностранных дел, Пятаков — комиссаром промышленности и торговли).
Народные комиссары вспомнили давнего приятеля по студенческим попойкам и вместе с письмом Сорокина, напечатанным в «Крестьянских и рабочих думах», отправились к вождю.
Ильич, как великий мастер политического маневрирования, увидел в этом покаянном письме известного правого эсера возможность привлечь на сторону большевиков определенную часть противников нового режима. Он распорядился перепечатать отречение Сорокина в газете «Правда», а на следующий день — 21 ноября 1918 года — на страницах той же газеты появляется статья уже самого Ленина под название «Ценные признания Питирима Сорокина», где вождь пролетариата призывал всех контрреволюционеров образумиться, как это сделал эсер Сорокин, и приглашал к сотрудничеству.
Шумиха, поднятая вокруг «письма» Сорокина большевиками, спасла автору жизнь, но нанесла смертельный удар по его политической репутации. Все бывшие соратники Сорокина записали его в предатели.
Правда, для самого «вероотступника» это обстоятельство уже не играло никакой роли. Оказавшись «лицом к лицу со смертью», Сорокин сделал свой выбор: лучше быть живым предателем, чем мертвым контрреволюционером. Он решил навсегда отойти от политики, чтобы вновь вернуться к научной деятельности.
По личной телеграмме Ленина Сорокина из Велико-Устюгской тюрьмы перевезли в Москву и там в тот же день освободили, снабдив всеми необходимыми документами.
Отсидевшись несколько дней у своего московского друга профессора Н. Кондратьева, Сорокин уехал в Петроград.
КАРЬЕРА «СОВЕТСКОГО ПРОФЕССОРА»
Бывшая столица бывшей Российской Империи встретила «блудного сына» неприветливо. Личная квартира Сорокина оказалась занятой незнакомым ему еврейским семейством, все имущество, книги и почти все рукописи исчезли.
Остро встал вопрос о пропитании.
Питирима приютили соседи по дому — семейство Дармалатовых.
Благо в их квартиру планировалось вселение квартирантов, и они с радостью согласились отдать отчужденные у них комнаты знакомому человеку. Вскоре в Петроград к мужу приехала и Елена Петровна.
Постепенно Сорокин стал налаживать утраченные связи в академической среде. В конце декабря он восстановился в числе преподавателей юридического факультета Петроградского университета, где со второго полугодия начал читать курс лекций по «Уголовной социологии». Также он был избран профессором социологии в Сельскохозяйственной академии и Институте народного хозяйства. Сорокин хватался за любую возможность получить дополнительные средства к существованию, так как карточки на продукты, табак и одежду, которые полагались профессорам и дру гим «полупаразитическим» гражданам, были «второй категории», их хватало только на полуголодное существование.
Профессор заполучил заказы на написание учебников по праву и социологии, а также возобновил переговоры с издателем Ф. Седенко по созданию своего второго фундаментального труда «Система социологии».
Жизнь в Петрограде зимой 1919 года еле теплилась.
Голод, антисанитария и разруха унесли жизни многих коллег и соратников Сорокина. «Депрессия охватывала меня каждый раз, когда я приходил в университет. В здании его больше не слышались молодые голоса и смех. Оно было погружено в темноту. Лекции читали только по вечерам. Все лекции и семинары проходили в студенческом общежитии, где теперь мало кто жил».
Правда, лекции по социологии, читаемые Сорокиным в университете, собирали большую аудиторию, часто приходили на них и преподаватели других факультетов. Сорокин объяснял это тем, что социология в создавшихся условиях стала жизненно важным предметом. «Я не играл в политику, но всегда излагал научные данные, безотносительно, поддерживают они коммунистическую идеологию или нет.
Быть социологом в таких условиях невероятно трудно, но я старался быть честным».
Кроме студентов и преподавателей, на лекциях присутствовали и информаторы ЧК. Приглядывался к деятельности профессора Сорокина и комиссар образования Луначарский.
Надеясь на реализацию схемы сотрудничества, обозначенную Лениным, Луначарский предложил Сорокину пост народного комиссара петроградских высших учебных заведений. Но Сорокин, сославшись на большую занятость, умело отказался.
Он действительно усердно трудился почти в нечеловеческих условиях над своей «Системой социологии».
«Я сидел, закутавшись во все одеяла и платки, в перчатках, с ногами, обернутыми тряпками. Время от времени я вставал и делал упражнения, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь. После обеда и вечерами я уходил на работу, пешком от одного института до другого, по 10–12 верст в день. Вымотанный этими усилиями и голодом, я рано ложился спать, если только не подходила моя очередь дежурить всю ночь. Вот так мы и жили в „Российской Совершенно Фантастической Советской Республике“, как мы называли РСФСР», «Я сидел, закутавшись во все одеяла и платки, в перчатках, с ногами, обернутыми тряпками. Время от времени я вставал и делал упражнения, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь. После обеда и вечерами я уходил на работу, пешком от одного института до другого, по 10–12 верст в день. Вымотанный этими усилиями и голодом, я рано ложился спать, если только не подходила моя очередь дежурить всю ночь. Вот так мы и жили в „Российской Совершенно Фантастической Советской Республике“, как мы называли РСФСР», — пишет о тех временах Сорокин.
К весне 1920 года два тома «Системы социологи» были написаны. В этой работе Сорокин, по собственному признанию, попытался запечатлеть «смутный абрис социологической науки».
Вся социология делится на теоретическую и практическую.
В свою очередь, теоретическая социология распадается на три основных отдела:
1) «…на социальную аналитику (или социальную анатомию и морфологию), изучающую строение населения». Она дробится на два подотдела: социальную аналитику, изучающую строение простейшего социального явления, и социальную аналитику, изучающую строение сложных социальных единств, образованных путем той или иной комбинации простейших социальных явлений;
2) «…на социальную механику, изучающую социальные силы и социальные процессы». Она делится на три части: учение о раздражителях человеческого поведения и факторах социальных процессов, учение о физиологических процессах в среде любой социальной группы, и третья часть изучает механику социальных процессов на анализе судеб личности с момента ее появления и до момента ее смерти;
3) «…на социальную генетику, или теорию эволюции общественной жизни и отдельных ее сторон, исследующую законы развития последних явлений ‹…› ее можно иначе назвать теорией социальной эволюции».