Объясняя, она вела меня по квартире, по сверкающему лаком паркету, показывала кухню, санузел, встроенные шкафы.
Все облицовано красивой разноцветной плиткой, обклеено особой пленкой, заменяющей обои.
- А это Павел, - показала Галя на красивый шкаф, плотно набитый книгами.
- Павел? - удивилась я. - Кто же это?
- Павел, дурочка, это был такой царь, - снова засмеялась Галя. - При том царе делали особую по его вкусу мебель. Ну а сейчас она как будто опять в моде. Надоел же всем стандарт. Нам-то эти шкафы достались почти в обломках. Но нашелся реставратор. За хорошие деньги. Кстати, не хочешь выйти замуж? А это уже югославский гарнитур, - продолжала показывать Галя, не ожидая моего ответа. - Тоже безумно дорогой - и все-таки добытый по блату...
- Ну, а кто читает эти книги? Ты или муж? - спросила я. - Ведь это за всю жизнь не перечитать.
- А что особенного-то? Это подписные издания, - почему-то слегка смутилась Галя. - Читаем. И есть на что посмотреть. Ты что улыбаешься?
Невольно я вспомнила, как жили мы когда-то в общежитии по шесть девушек в одной комнате - кровать к кровати, почти впритык, даже тумбочки некуда поставить. А тут - великолепное зеркало чуть ли не во всю стену.
- Как ты, Галя, все это сумела за такой ведь короткий срок? Все ведь надо было добыть...
- А что особенного? Очень просто, - засмеялась Галя. - Жить надо боевито, с огоньком. С живинкой в теле. И - не зевать. Ну, давай садись, поговорим по делу. Главное для меня сейчас - собака. Запомни, ее зовут Вика. Во-первых, она очень дорогая. За нее отданы большие деньги. А во-вторых, она сейчас беременная, готовится производить потомство...
"А ты?" - хотела я спросить Галю. Но не решилась. Побоялась, что она обидится. Но странным мне все-таки показалось, что в такой большой квартире нет детей. И, наверное, не предвидятся Гале, как и мне, уже хорошо за сорок.
- Так вот насчет собаки, - продолжала Галя. - Ей требуется не просто еда, а выбор еды. С витаминами. Ну, это я тебе оставлю список и деньги. За мебель я не так беспокоюсь, как за животное. Хотя мебель у нас, ты сама видишь, уникальная.
- Какая? - переспросила я.
- Уникальная, - повторила Галя. - Мы ее собирали по частям и вот, видишь, создали кое-что постепенно. Нам помог тут один интересный мастер. Да, кстати, я тебя уже спрашивала, - ты не хочешь выйти замуж? Поздно? А ты подумай. Могу дать адрес. Ой, я, кажется, опаздываю, - спохватилась она. - В четырнадцать тридцать меня ждет народ...
Сели мы опять в ее "Москвич", чтобы доехать сперва до моего института, а потом она поедет дальше - по своим делам. И тут, в автомобиле, я почувствовала себя неловко. Зачем, думаю, морочить человеку голову. Ведь никогда я не буду воспитывать ее собаку. Просто не могу я это, не умею. И не хочу. А сказать прямо мне было неудобно. И я сказала, вылезая у института:
- Знаешь, Галя, я подумаю.
- О чем подумаешь?
- Ну, о твоем предложении домовничать. Как-то я боюсь, что не справлюсь.
- А что особенного? Хотя очень странная ты, - сказала Галя почти сердито. - И всегда была странная. Я же тебе, ясно-понятно, и плюс ко всему - хорошо заплачу. Тебе ведь, наверно, нужны деньги?
- Нет, не надо, - твердо сказала я. - Я и так хорошо получаю.
- Ну, что там хорошо, - засмеялась Галя и опять со злом: - А я хотела познакомить тебя с человеком. Он тоже отчасти странный, как и ты. Но в него надо вглядеться. Могу дать тебе адрес. Запиши. Да вот...
Она вынула из-под козырька машины замусоленную записную книжку, должно быть с адресами, и списала оттуда адрес в свой блокнот. Потом вырвала из блокнота листик и протянула мне.
- Жаль, конечно, - сказала она, - что ты не хочешь или не можешь...
- Не могу, - подтвердила я.
- Ну, как знаешь, но насчет этого человека подумай. - Галя посмотрелась в автомобильное зеркальце, чуть взлохматила волосики на лбу. - Я, понимаешь, ему пообещала, что поговорю с тобой. Дала, ясно-понятно, небольшую устную тебе характеристику. Все-таки у нас уже старая с тобой, как говорится, нерушимая дружба. И у тебя, я считаю, много хороших качеств. Если б ты осталась у меня подомовничать, я была бы совершенно спокойна. Ну не можешь - не можешь, не надо. Значит, с этим вопросом все. Еще кого-нибудь поищу. Свято место не бывает пусто. А ты подумай о человеке. Очень занятный человек. Только в него надо вглядеться, - еще раз повторила Галя.
И уехала.
Несколько дней, вернее, ночей я раздумывала, ютясь на раскладушке под лестницей в нашем институте, как мне дальше быть, куда деваться.
Дочь родная, должно быть, и не вспомнила обо мне.
И тут я решилась. Даже не знаю, как это я решилась написать этому якобы жениху, проживающему будто бы в собственном доме на Куминке.
Другая женщина в моем положении, наверно бы, сразу поехала на эту самую Куминку, чтобы разведать на месте, что и как.
А я только подумала: а что, если я напишу ему, как бы просто для смеху? Получится или не получится? И, ни на что особенно не надеясь, отправила не очень длинное письмо и приложила свою фотокарточку, оставшуюся от получения паспорта. Так, мол, и так, слышала от некоей Тустаковой Галины Борисовны, будто бы знакомой вам, что вы желаете в настоящее время вступить в законный брак, то есть нормально расписаться в загсе с порядочной женщиной ниже средних лет, умеющей вести хозяйство, а также работать на огороде. Так вот, мол, я и являюсь точно такой женщиной, как вы можете видеть на прилагаемой фотографии. В случае, пишу, вашей заинтересованности или даже согласия прошу ответить по указанному адресу и представить также ваше, если не затруднит, фото. Марку и конверт для ответа с моим адресом прилагаю.
Адрес я дала, конечно, своего института.
Говорят, не только за границей, но и у нас раньше были газеты для такой вот как бы интимной, что ли, переписки. И, кажется, ничего ужасного в этом нету, но я, откровенно скажу, не сильно верила, что получу ответ. Просто вот так положилась на благо святых.
А между прочим деваться мне уже было некуда. Один раз, когда я позвонила Тамаре по телефону, она разговаривала со мной кое-как и как бы сквозь зубы. В самом деле, хоть поезжай к тете Клаве, то есть к моей сестре.
Особенно невыносимо было по вечерам, когда дежурила у нас в виварии Лукерья Петровна - милая с виду старушка-пенсионерка, подстриженная "под мальчика". Только я начинаю стелиться в поздний час в маленьком закутке, как она появляется, точно из-под земли вырастает:
- Это что же, - говорит, - ты опять тут? А ведь это не положено. Товарищ Тятинов Василий Васильевич, разве не слышала, как сегодня сильно опять кричал, что, мол, устраивают разные ночевки в научном учреждении. И даже кое-что такое себе позволяют.
- Но я же, - говорю, - не самовольно и ничего такого не позволяю. И мне, во-первых, товарищ Левченко лично разрешил...
- Левченко в отпуску, - говорит Лукерья Петровна. - И он Василию Васильевичу не указчик.
- Но мне бы хоть одну ночку, - умоляю я старушку. А она одно что твердо:
- Нельзя, золотце мое. Нельзя.
- Но ведь никто не узнает, - говорю.
- Кому же узнать? - будто соглашается старушка. - Никого нету. Я одна.
- Так можно? Я переночую. Ведь только до утра, - я говорю. - Ведь дождь вон какой. И холодно...
- Да уж погодка, верно говоришь, никуда. Не лето и не зима, - снова будто соглашается старушка. - И ночь. Никто тебя сейчас в такую пору не приветит...
- Значит, вы разрешаете? - спрашиваю.
- Да ты что, очумела, девка? - вдруг взревывает она. - Я же тебе русским языком объясняю, что товарищ Тятинов Василий Васильевич кричали. А я буду разрешать? Да кто я такая - разрешать.
Вот так ночи три мы переговаривались с Лукерьей Петровной. И выгнать силой она меня не может, и уснуть не дает.
Более спокойно ночевала я в виварии, когда дежурила Маня.
После прохладных летних дней, не похожих на летние, наступила осень, неожиданно жаркая. И вот в один из таких дней получаю я ответ на мое письмо даже с некоторой, как подумалось мне, обидой: "Зачем же вы затрудняете себя в отношении прилагаемой марки и конверта? Я еще, слава богу, сам вполне способен оплатить почтовые расходы. Очень рад буду увидеть вас в любое удобное для вас время. Тем более что много наслышан о вас".