Все поступки Жанны указывают на длительную подготовку к ее будущей миссии, на знание политической ситуации, обстановки при дворе Карла VII. «Голоса» святых — это указания тех лии, которые вели эту подготовку. Граф Дюнуа, незаконный сын герцога Людовика Орлеанского, осажденный англичанами в Орлеане, заявил своим воинам 12 февраля: ему предсказали, что город будет спасен «Девой, явившейся с лотарингской границы». Между тем лишь 23 февраля Жанна отправилась к королевскому двору. Дюнуа мог сделать это предсказание только в том случае, если появление Орлеанской девы было заранее предусмотрено окружением Карла VII.

Обращает на себя внимание образованность Жанны. Она была знакома с обычаями двора, с политикой, обучена географии, военному делу, верховой езде.

Слухи о том, что Жанна была родом из Лотарингии, возникли довольно скоро после ее смерти. Поэт Франсуа Вийон именовал ее «Жанной, доброй лотарингкой», один из сподвижников Девы, Жан д’Олон, говорил, что она прибыла «из лотарингских областей»; Гийом де Маншон, участник процесса в Руане, говорил, что Дева была из «Лотарингской земли». Более столетия назад французский историк А. Валлон в своей книге о Жанне д’Арк задался вопросом, не являлась ли Дева по происхождению лотарингкой. Селение Домреми было расположено в провинции Шампань, на территории графства Спотом герцогства Бар, которое именовали «зависимой Бар». Оно являлось частью Франции. Домреми находилось в месте, где сходились границы трех государств: Франции, Бургундии и Лотарингии. Домреми было расположено на левом берегу Меза, а граница Лотарингии проходила по правому берегу реки. Кроме того, Домреми разделялось небольшим притоком реки Мез, северная часть деревни находилась в области, управляемой королевским чиновником — прево — Вокулера. Лишь более века спустя, в 1571 году, Домреми оказалось в пределах Лотарингии (а еще много позднее сама Лотарингия вошла в состав Франции).

На каком языке говорила Жанна? Вопрос кажется нелепым только на первый взгляд. Дело в том, что крестьяне Домреми наверняка говорили на лотарингском диалекте, весьма отличном от языка жителей Парижа или Тура. Между тем ни в протоколах процесса в Руане, ни в каких-либо других источниках ничего не говорится об акценте, о каких-либо погрешностях в речи Жанны, которые наверняка были бы весьма многочисленными, если бы она говорила только на диалекте ее родных мест и не училась бы французскому наречию. Ведь французский язык начал распространяться в Лотарингии только в XVII в., т. е. через двести лет после смерти Жанны. А кто бы стал учить ему, если бы она была дочерью простого, пусть даже зажиточного, крестьянина? Она говорила по-французски настолько чисто, что, когда один из членов судившего ее трибунала, доминиканский монах из Лиможа, спросил, на каком языке вешали ей «голоса» (голоса святых Екатерины и Маргариты), Орлеанская дева ответила:

— На лучшем французском языке, чем ваш! (Жанна имела в виду вычурную манеру разговора, свойственную этому доминиканцу.)

Неясным остается вопрос, знала ли Жанна грамоту, умела ли читать или тем более писать. В протоколах руанского процесса утверждается, что она была неграмотной. Но некоторые историки склонны понимать эти слова не буквально, а в том смысле, что Дева была лишена придворного воспитания. У нее спрашивали, как сообщали «голоса» свою волю — устно или письменно, т. е. задавали вопрос, предполагающий, что Дева умела читать. Она не ответила, попросив отсрочки на восемь дней. В другом ее ответе встречается выражение: «Не написала и не приказала написать». Сохранились оригиналы пяти писем, причем три из них (к жителям Реймса и Риома) подписаны ею. Исправления, внесенные в текст двух из этих последних писем, могут навести на мысль, что они были сделаны Жанной. Можно привести и другие подобные свидетельства источников, как будто подтверждающие, что Жанна могла читать и писать. Впрочем, это мало что решает: тогда не знали грамоты и видные представители дворянской знати.

Орлеанская дева — имя, под которым Жанна вошла в историю, — считается народным прозвищем. Но вряд ли это так. Современнику Жанны и придворному Карла VII архиепископу Эмбрюнскому Жаку Желю принадлежит сочинение под названием «Орлеанская дева». Это сочинение было написано до того, как Жанна отправилась на освобождение Орлеана (или по крайней мере до 17 мая 1429 года, а Орлеан был освобожден только 8 мая, известие об этом не могло еще дойти до монсеньора Желю). Следовательно, было бы более понятным, если бы опус архиепископа был озаглавлен примерно так: «Дева из Домреми», а действительное название «Орлеанская дева» точнее было бы перевести как «Мадемуазель д’Орлеан», т. е. принадлежащая к Орлеанскому дому. Поскольку творение прелата было предназначено только для короля, в нем можно было не скрывать государственной тайны. Между прочим, прежнее отрицательное отношение Желю к Жанне сменилось положительным. Это явилось результатом свидания в конце марта или начале апреля архиепископа с кардиналом Фуа, возвращавшимся из Рима, который говорил с ним о Жанне. Фуа в Риме виделся с папой Мартином V. Становится вероятным, что папа уже знал что-то о Жанне, хотя пастушка из Домреми еще ничем не проявила себя.

Примечательны высокомерная фамильярность, покровительственный тон, который был усвоен Жанной в отношении самых знатных вельмож — Дюнуа, герцога Алансонского, графа Арманьяка.

Жанна с большим вниманием относилась к судьбам Орлеанского дома, к Карлу Орлеанскому (сыну герцога Людовика). В случае смерти сына Карла VII (а дофины нередко умирали раньше своих отцов) Карл Орлеанский стал бы наследником французского престола и, следовательно, соперником английского короля Генриха VI, которого англичане считали также и королем Франции. Казалось, заявление Жанны на процессе в Руане о том, что она является хранительницей тайны, касающейся герцога Карла, должно было бы самым живейшим образом заинтересовать и Кошона, и его английских хозяев. Однако они почему-то не проявили ни малейшего любопытства. На том же процессе Жанна сообщила, что намеревалась после освобождения Орлеана захватить в плен нескольких английских военачальников с целью обменять их на герцога Карла. Стоит добавить, что после возвращения во Францию Карл Орлеанский щедро наградил Пьера д’Арка, ставшего Пьером дю Ли, за верную службу. Оружие, цвета одежды Жанны, ее герб, как уже отмечалось, также должны были свидетельствовать о близости к Орлеанскому дому. В королевском ордонансе от 2 июня 1429 года, определявшем герб Жанны, не упоминается фамилия д’Арк.

Как уже отмечалось, по мнению некоторых противников традиционной версии, большая роль в истории Жанны принадлежит так называемому третьему францисканскому ордену, членами которого могли стать миряне — терцарии, и женскому ордену святой Клары, которых стали именовать клариссами. Судя по всему, Иоланта Арагонская установила тесные связи с третьим францисканским орденом и орденом святой Клары, пользовавшимися большим влиянием в начале XV в. Их члены принадлежали к обоим враждующим лагерям. Некоторые исследователи пытаются обнаружить агентов Иоланты и ордена францисканцев среди тех лиц, которые были знакомы (или якобы знакомы) с Жанной в дни ее юности, в частности в «дамах де Бурлемон» — Жанне де Бофревиль и Агнессе Жуанвиль, которые, возможно, взяли на себя роль святой Екатерины и святой Маргариты. По мнению этих исследователей, францисканцы во Франции во времена Жанны стремились представить себя покровителями «простых людей» в деревнях и городах (что, разумеется, не исключало того, что с ними сотрудничал ряд крупных феодалов). Напротив, орден доминиканцев становился выразителем интересов знати, городских верхов, тогдашней интеллектуальной элиты. Все это делало именно францисканцев пригодным орудием для осуществления операции «Пастушка».

Закулисному влиянию третьего францисканского ордена, по крайней мере гипотетически, приписывались различные (действительные или мнимые) зигзаги английской политики и даже поведение отдельных английских военачальников. Жена герцога Бедфордского Анна состояла членом третьего францисканского ордена; английский полководец Талбот не пришел на помощь другому военачальнику во время битвы при Турнель — быть может, это тоже воздействие ордена? Это отнюдь не единственный пример. Стоит вспомнить также, что бургундские отряды, участвовавшие в осаде Орлеана, покинули своих английских союзников еще до прибытия французского войска под командой Жанны д’Арк. Не было ли это тоже следствием противоречий между правившей тогда в Англии Ланкастерской династией и ее противниками, связанными с францисканским орденом?

Конечно, полное равнодушие Карла VII и двора к судьбе Жанны, попавшей в руки англичан, не говорит в пользу гипотезы, что Орлеанская дева была сестрой короля. Тем не менее можно предположить, что государственные интересы взяли верх. После коронования Карла VII Орлеанская дева, продолжавшая войну, стала препятствием для планов заключения перемирия с герцогом Бургундским, союзником англичан. Кроме того, мог ли вообще Карл VII вырвать Жанну из рук англичан, занимавших большую часть Франции? Интересно, что «голоса», как признавала Жанна, предупреждали ее о скором плене и гибели.

На каждый из приведенных доводов можно выдвинуть веские возражения. Приводят несколько фраз Жанны, которые можно истолковать как признание в своем высоком происхождении. Например, когда к ней и Карлу VII приблизился герцог Алансонский, Жанна сказала: «Тем лучше, собирается вместе королевская кровь». Но ведь это может просто означать, что к королю подошел принц крови. Вдобавок забывают, что Жанна под присягой не раз заверяла, что родилась в Домреми. Вообще многие из аргументов сторонников «новой» версии кажутся неубедительными, даже — как отмечалось в литературе — основываются на фактических неточностях и ошибках. Так, например, ссылаются на то, что в Арлон Жанна д’Армуаз прибыла с герцогиней Люксембургской, которая хорошо знала Орлеанскую деву во время ее содержания в тюрьме в Боревуаре. Однако в этой тюрьме Жанну д’Арк видела герцогиня Жанна Люксембургская, умершая еще в 1430 году, до гибели Левы, а Жанна д’Армуаз прибыла в Арлон в свите совсем другой особы — Елизаветы Люксембургской.