…Город Ангулем немало испытал, когда герцог д’Эпернон как генерал Генриха III был осужден в городе местными буржуа, сторонниками лиги, в годы религиозных войн. Войны и сопровождавшие их лишения только укрепили фанатический католицизм его жителей, враждовавших с протестантами, которые населяли окрестные места. В числе пострадавших был писей городской ратуши Равальяк. Его сыну Жану Франсуа с детства привили ненависть к гугенотам и их вождю, ставшему потом королем Франции. С 18 лет он заделался стряпчим и не раз бывал по делам в Париже. Этот мрачный, богатырского вида детина, с рыжей шевелюрой, не отличался умом. Равальяк все время находился во власти религиозной экзальтации, собирался вступить в иезуитский орден, но не был принят святыми отцами. Потом он был брошен за долги в тюрьму, откуда вышел еще более возбужденным и уверенным в своей миссии осуществить божественное правосудие. Во время нередких галлюцинаций ему слышались трубные звуки, призывавшие к мести. Он жадно внимал проповедям, осуждавшим королевскую милость, оказываемую гугенотам, читал произведения сторонников лиги, объявлявшие богоугодным делом убийство антихриста на троне. Вероятно, уже тогда к Равальяку приглядывались, понимая, что придурковатый малый может послужить отличным исполнителем чужой воли. Впоследствии вскрылась одна чрезвычайно важная деталь. Уже знакомая нам мадемуазель дю Тилле — та самая, которой маркиза Верней поручила шпионить за королевой, — призналась, что знала Равальяка и несколько раз подбрасывала ему различные подачки. А д’Эскоман утверждала, что все это происходило весной 1609 года и что в разговорах с нею Равальяк открыто говорил о своем намерении убить короля.

Как раз в это время должен был отправиться очередной курьер в Испанию. Жаклин д’Эскоман сделала еще одну попытку сообщить о подготовляемом заговоре. На этот раз она решила обратиться прямо к Марии Медичи. Жаклин попросила королевскую камеристку сообщить своей госпоже, что она задержала на сутки письма, адресованные Государственному совету в Мадриде. Ответ, который принесла камеристка, сводился к тому, что королева на три дня уезжает в Шартр и только после возвращения сможет поговорить с посетительницей. Д’Эскоман не могла, не возбуждая подозрения, задержать пакеты на столь долгий срок, и они были отправлены в Мадрид. Однако через три дня Жаклин вновь явилась в апартаменты Марии Медичи. Время приема не было указано. Потекли томительные часы ожидания. Под вечер Жаклин сообщили, что королева забыла о своем обещании принять ее и уехала в Фонтенбло. Жаклин все же не оставила своих усилий. Через несколько недель она попыталась сделать еще один шаг: верующая католичка, она решила известить обо всем королевского духовника отца Коттона. Д’Эскоман отправилась в резиденцию иезуитов и попросила свидания с Коттоном, но его не было дома. На следующий день та же картина. Оказывается, отец Коттон тоже отбыл в Фонтенбло. По настоятельному требованию д’Эскоман принял другой важный иезуит. Жаклин, изложив ему все, ставшее ей известным о заговоре, попросила известить короля.

— Я сделаю все, что посоветует мне Господь, — последовал ответ. — Иди с миром и молись Богу.

Жаклин попыталась напомнить, что королю грозит опасность.

— Короля хорошо охраняют, занимайтесь своими делами или вас обвинят как участницу заговора, — угрожающе заметил святой отец.

Он, видимо, смягчился лишь после того, как Жаклин заявила, что сама поедет в Фонтенбло и обвинит иезуита в том, что он желает смерти короля. Монах ласково пообещал принять меры и, видимо, принял.

От д’Эскоман неожиданно потребовали уплаты значительной суммы за содержание ее сына. Жаклин не имела таких денег, и ей пришлось взять ребенка у воспитателя. Но куда его вести? Она приняла отчаянное решение оставить малыша на улице в надежде, что его подберет какая-нибудь добрая душа. Но за всеми действиями Жаклин внимательно следили. Она была немедленно арестована и долгое время кочевала из одной тюрьмы в другую. Подкидывание ребенка каралось смертью. Правда, судьи сжалились над д’Эскоман и отправили в монастырь, где она должна была содержаться за счет мужа. Была ли эта снисходительность результатом мягкосердия или платой за молчание? Д’Эскоман во время своего процесса ни одним словом не обмолвилась о заговоре. Судьи так и не узнали, что Жаклин в тюрьме сумела поговорить с аптекарем королевы и поведать ему о готовящейся измене.

Это предупреждение, вероятно, не достигло Генриха. Однако он получил и другое. Королю был представлен прибывший из Италии Пьер де Жарден, именуемый капитаном Лагардом. Этот офицер, в прошлом участник мятежа Бирона, привез рекомендательное письмо от французского посла в Риме. Типичный ландскнет, Лагард пережил множество приключений. В Неаполе судьба свела его с французскими эмигрантами, непримиримыми сторонниками лиги, людьми, замешанными в различных заговорах против Генриха IV. Один из эмигрантов лейтенант Лабрюйер представил капитана иезуиту Алагону, дяде испанского министра герцога Лермы. Беседуя с Лагардом, иезуит распространялся о враждебных планах короля против церкви и потом прямо предложил 50 тыс. экю, если капитан сумеет убить Генриха и таким образом избавить мир от нечестивого монарха. Лагард попросил время на размышление и ускорил свой отъезд. В Риме он через общих знакомых добился свидания с французским послом. Тот, сразу поняв не только значение сведений, сообщенных ему Лагардом, но и опасность того, что от капитана постараются избавиться, включил его в свиту великого маршала Польши, отправлявшегося в Париж.

Лагард утверждал, что герцог д’Эпернон — в это время генерал-полковник пехоты — вел секретную переписку с графом Баневентом, испанским вице-королем Неаполя. Капитан показал и письмо Лабрюйера, где прямо говорилось о планах покушения на Генриха IV. Гасконец поблагодарил Лагарда и посоветовал сопровождать великого маршала в его предполагаемой поездке по различным странам Европы. В Париже человеку, рискнувшему раскрыть планы испанцев и иезуитов, оставаться было неблагоразумно.

Генрих получил известие из Рима, что граф Фуентес, рассуждая о желательности вновь разжечь религиозную войну во Франции и отвечая на замечание, что это нелегкая задача, бросил такую фразу:

— Напротив, это очень простое дело, король часто ездит в открытой карете…

Из Мадрида французский посол доносил, что его флорентийский коллега знает в деталях все намерения Генриха и что секретные гонцы постоянно пересекают испано-французскую границу. Испания и Австрия были уверены, что со смертью Генриха будет проложена дорога к союзу с Францией, что резко укрепит преобладающее положение Габсбургов. Папа, не желавший такого усиления Испании и императора, не менее, однако, страшился надвигавшегося конфликта этих держав с Генрихом, при котором союзником Франции выступили бы Англия, Голландия и протестантские князья Германии. Этот конфликт, исходя из своих интересов, пытались предотвратить различные фракции испанской партии — Мария Медичи и Кончини, маркиза Верней, герцог д’Эпернон. В Париже и других частях страны кем-то усиленно распространялись слухи о намерении короля свергнуть с престола римского папу, о зловещих знамениях, даже о готовящейся «гугенотской Варфоломеевской ночи» для католиков.

Эти темные слухи с жадным вниманием ловил Равальяк. Он убежден, что народ жаждет смерти тирана. Ангулемец снова появляется в Париже и дважды пытается проникнуть в Лувр, но пока еще не для того, чтобы убить короля; прежде всего он стремится спасти заблудшую душу Генриха. Стража не пропускает мрачного верзилу, требующего свидания с королем. Когда Равальяк приходит в третий раз, караульные приводят его к своему начальнику, лейтенанту де Кастельно. У Равальяка к ноге, ниже колена, привязан нож. Кастельно в нерешительности, он вызывает своего отца де Лафорса, капитана гвардии. Тому, истовому протестанту, тоже кажется подозрительным мрачный рыжеволосый великан, требующий допустить его к королю.

— Откуда вы родом? — спрашивает Лафоре.

— Из Ангулема.

— Знакомы ли вы с герцогом д’Эперноном? — задает новый вопрос капитан, зная, что герцог — губернатор этого города.

— Да, — отвечает Равальяк и прибавляет: — Это католик, позволяющий себе многое, запрещенное церковью.

Лафоре доложил Генриху о незнакомце.

— Обыскать его, — приказал Генрих, — и если у него ничего не найдут, прогнать и запретить, если он не желает быть высеченным, приближаться к Лувру и к моей особе.

Поверхностный обыск не дал результата. Равальяка отпустили, и он снова оказался во власти преследующих его маниакальных идей. Беседы с отцом Обиньи, уклончивые ответы ученого иезуита не внесли успокоения в его смятенную душу.

Еще раз, уже на улице, он пытается приблизиться к королевской карете с возгласом:

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа и девы Марии я обращаюсь к вам, государь!

Напрасно — слуги отталкивают Равальяка, карета скрывается из виду.

Именно в это время, по-видимому, Равальяк, совершенно лишенный средств к жизни, получил деньги от дю Тилле, приятельницы д’Эпернона. Правдоподобно ли, что ни у нее, ни у отца Обиньи — в отличие от капитана Лафорса — не возникло никаких подозрений при разговоре с этим человеком, явно не в своем уме, все время твердившим о божественном отмщении?

В апреле и в начале мая 1610 года обстановка во Франции еще более накаляется. Война близка — король не скрывает намерения вскоре покинуть Париж, чтобы возглавить армию в предстоящей кампании. Идет война и внутри королевского семейства. Мария Медичи демонстративно обличает неверного супруга. Чтобы восстановить домашний мир, Генрих готов на уступку: короновать Марию Медичи, это сделает еще более проблематичной возможность развода с ней и жениться на принцессе Шарлотте. Однако эта же мера повышает права Марии Медичи стать регентшей при своем малолетнем сыне в случае смерти короля. 13 мая происходит коронование.