Два докладчика палаты, представившие к концу 1664 года свои заключения по делу Фуке, разошлись в оценках. В обоих заключениях Фуке признавался виновным в растратах и расточительстве казенных средств, но лишь один из докладчиков инкриминировал ему оскорбление величества и государственную измену. Палата большинством голосов отвергла предложение присудить обвиняемого к смерти и ограничилась приговором к конфискации имущества и пожизненному изгнанию из Франции.
Король открыто заявил, что без колебаний утвердит смертный приговор. Поэтому он воспринял столь мягкий, по его мнению, вердикт палаты как вызов: ведь Фуке с его энергией мог за границей сколотить новое состояние и стал бы насмехаться над наказанием, которому его подвергли. Вскоре члены палаты испытали на себе всю силу королевского раздражения. Один из них лишился своих постов, другим предложили покинуть Париж. Вопреки обычаю, по которому король должен был либо согласиться с приговором, либо смягчить его, на сей раз Людовик изменил решение палаты в противоположном смысле. Взамен изгнания Фуке был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Бывшего министра под строгой охраной направили в крепость североитальянского города Пинероля, принадлежавшего тогда Франции. В Пинероле Фуке предстояло провести в суровом заключении последние пятнадцать лет своей жизни. Надежды друзей Фуке, что он будет вскоре помилован, не осуществились вследствие неугасавшей ненависти Людовика XIV к осужденному.
Еще современники недоумевали: в чем причина не ослабевавшего со временем королевского гнева? Одна из загадок — полная пассивность и беззаботность Фуке накануне ареста, ведь он имел более чем достаточно времени, чтобы оставить далеко позади любое преследование, укрыться на Бель-Иле (остров охранял нанятый им гарнизон); наконеи, просто бежать за границу на одном из своих кораблей. Трудно представить, что Фуке ничего не было известно о надвигавшейся опасности, о действиях его врагов, включая Кольбера и все еще неугомонную герцогиню де Шеврез. Был ли Фуке болен, дал ли усыпить себя лестью, или твердо рассчитывал на поддержку парижского парламента, где имел немало сторонников, или, наконец, он предпочитал публично оправдаться? Или, может быть, он знал такие тайны, которые, как он считал, могли быть его верной зашитой (на это Фуке не раз намекал впоследствии)? Но Людовик XIV неплохо разгадал характер своего опального министра: если он и владел такими секретами, то не проговорился об этом ни на процессе, ни во время долгих бесед в тюрьме Пинероля с другим заключенным, герцогом Лозеном. Когда Фуке умер, в Париже ходили упорные слухи, что бывший сюринтендант финансов отравлен по приказу короля. Это дало новую пишу для толков, которые потом расцвечивались домыслами и фантазией ученых и романистов и способствовали включению едва ли не самого известного процесса эпохи — суда над Фуке — в полную загадок историю внесудебной расправы с узником, носившим железную маску на лице. Впрочем, какая-то связь между ними, несомненно, существовала и в действительности.
Трехвековая загадка таинственного арестанта в железной маске все еще остается нерешенной, несмотря на то, что ей посвящена уже целая библиотека книг. Когда-то история эта имела политическое звучание, в ней ярко выразились монархический произвол, режим бесправия для подавляющего большинства населения Франции в период абсолютизма. Потом история узника в железной маске перешла в разряд исторических тайн, неразгаданность которых время от времени создает основу для различных экстравагантных теорий.
