Большинство из перечисленных выше иностранцев было названо в доносе Фабра в качестве иностранных шпионов. Этому нет прямых доказательств. Несомненно, они были агентами международных финансов, но это далеко не то самое, что агенты иностранных разведок. К тому же, как иностранцы, ведущие дела с зарубежными банками, они заведомо вызывали подозрение. Между тем эти лица не делали тайны из своих финансовых связей с заграницей, их деловая активность протекала как бы параллельно с выражением горячих республиканских чувств и даже эгалитаристских симпатий. В этом не было ничего исключительного, можно привести немало примеров аналогичного поведения деловых людей, не заподозренных в контрреволюционных настроениях, ведь французская революция была буржуазной, а якобинский блок, стоявший у власти, возглавляла наиболее решительная часть буржуазии.

Правдоподобным ли является провоцирование агентами Батца установления максимума, или эгалитарных требований? Правительство, может быть, из-за отрицательного отношения к таким мерам, не сомневалось, что они выдвигались скрытыми роялистами. Барер 24 февраля (3 вантоза) 1794 года, выступая в Конвенте от имени Комитета общественного спасения, говорил о максимуме как о «ловушке», подстроенной врагами Республики, орудии Лондона, «чье контрреволюционное происхождение забыто».

Правые историки пытались представить бессознательными или даже сознательными орудиями Баша целый ряд левых якобинцев, осужденных по процессу эбертистов (к этому нам еще придется вернуться). Орудиями Батца они считают даже представителя утопического коммунизма Луи-Пьера Дюфурни де Вилье, который служил уполномоченным по производству пороха (он подвергался нападкам за свою будто бы причастность к «делу Ост-Индской компании»), и одного из идеологов «бешеных», народного агитатора Жана Варле. Оба активно участвовали в свержении власти жирондистов, что, возможно, входило в планы Батца. Надо напомнить также, что якобинцы, осуждая «бешеных», обвиняли их в пособничестве роялистам. В бумагах Робеспьера, найденных после его гибели, Варле назван «слугой аристократии». Со своей стороны, Варле в одном из памфлетов писал, что «правительство и революция несовместимы», а позднее (уже в мае 1795 года) добавлял, что «питал омерзение и отвращение к террористическим декретам, обрушившимся с жестокой суровостью на всех французов». Не на этих ли настроениях сыграл Бати?

Первоначально, весной 1793 года, Батц обратил главное внимание на полицию Коммуны, используя, в частности, и ее ревнивое отношение к государственной полиции. Барон установил контакты с четырьмя (возможно, даже с пятью) полицейскими инспекторами. Среди них трое были приятелями ранее завербованного Мишониса. Один из этих полицейских, Фруадюр, стал следователем, к которому доставляли подозрительных лиц для принятия решения: задержать их или отпустить на волю. Двое других — Марино и бакалейщик Данже — как члены Коммуны занимались рассмотрением стычек на улицах. Вместе с Мишонисом они были судьями трибунала тюрьмы Дя-Форс во время сентябрьских событий 1792 года. Марино руководил также полицейскими шпионами. Четвертым был тайно сочувствовавший роялистам Суль. Инспектор наблюдал за секциями и народными сборищами, а впоследствии, как и Фруадюр, стал также следователем. Пятым агентом Батца, вероятно, был полицейский Мишель. Все они, за возможным исключением Суля, были в прямом смысле наемниками Батца, усердно отрабатывавшими получаемые ими деньги.

По-иному сложились отношения Батца с чиновником муниципальной полиции, мировым судьей Бюрланде. Сей образцовой служака отличался тем, что выбалтывал роялистам ставшие известными ему планы Коммуны и, кроме того, за деньги выпускал из тюрьмы богачей, арестованных как подозрительные лица. Знакомство Батца с этим продажным полицейским состоялось по инициативе самого Бюрланде. Как вспоминал позднее барон, дело началось с того, что один из прежних камердинеров Батца, находившийся весной 1793 года в услужении у его любовницы актрисы Мари Гранмезон, был посажен в тюрьму по обвинению в краже у своей хозяйки. Батц, считавший его верным и полезным человеком, навел справки и выяснил, что он был арестован по доносу другого слуги, совершившего кражу. Вора прогнали, но бывший камердинер оставался за решеткой. Тогда-то к Батцу и явился Бюрланде. Он разъяснил, что в качестве мирового судьи имеет доступ к арестованным, что познакомился со слугой Батла, убедился в его невиновности и готов содействовать его освобождению, если тот согласится некоторое время играть роль тюремного шпиона.

— Это все, что будет нужно? — спросил барон, переходя к сути дела.

— Нет, не все, — после некоторого колебания ответил Бюрланле. — Мне потребуется десять тысяч ливров. — И пустился в объяснения насчет необходимых расходов, которые надо будет сделать, чтобы добиться цели… Барон обещал подумать (ведь 10 тыс. ливров — немалая сумма) и дать ответ через три дня. Обдумав, он решил, что чиновник типа Бюрланле будет крайне полезен для подкупа других нужных людей в полиции. Бюрланле получил требуемые им деньги и вскоре оказался полезным: он согласился содействовать бегству королевы из Консьержери, но запросил за это 100, а потом 200 тыс. ливров. Считая, что напал на золотую жилу, полицейский стал усердно предлагать барону свои услуги, скорее, даже навязывать их. Однажды он показал барону ордер на арест его сообщника виконта де Пона. Арест должен был произвести Бюрланле. При встрече с де Поном полицейский разорвал ордер, заявив, что он основан на лживом доносе. Приведенный Бюрланде на эту встречу друг «посоветовал» виконту дать образцовому полицейскому чину 300 ливров, которые и были тому вручены.

Батц понял, что станет объектом шантажа со стороны Бюрланде, открыто похвалявшегося заставить барона, если тот желает спасти свою голову, заплатить 100 тыс. ливров. Батц получил известие, что Бюрланде готовится донести о «заговоре гвоздики». В ответ он послал в Комитет общественной безопасности донос, в котором обвинял Бюрланде в вымогательстве взяток и шантаже арестованных. Прошло несколько дней, Бюрланде оставался на свободе — не значило ли это, что будет арестован сам Батц? По поручению последнего одна из заговорщиц, маркиза де Жансон, отправилась к тогдашнему главе Комитета общественной безопасности Алкье. Родом из Вандеи, Алкье до революции был судьей. Избранный, как и Батц, в Законодательное собрание, он там свел знакомство с бароном. Мадам Жансон изложила Алкье суть дела, разъяснила, что Бюрланде возводит совершенную напраслину на Батиа. Выслушав маркизу Жансон, Алкье не сказал в ответ ничего определенного. Тогда еще более встревоженный Батц решился на отчаянный шаг — через несколько дней после беседы маркизы Жансон он сам явился на прием к Алкье.

— Вы должны были быть арестованы сегодня, — заявил ему председатель комитета. — Ордер на арест подписан комиссаром. все подготовлено… Но успокойтесь, ордер подложный. Как выяснилось, Бюрланде сфабриковал этот ордер. Оказывается, он уже прибегал к такой уловке для вымогательства денег.

Батц на время поспешил покинуть столицу, а 14 или 15 сентября Бюрланде был арестован. Но однажды тот уже был задержан и вскоре выпущен на свободу при прямом содействии агентов Батиа, Теперь надо было, напротив, добиться, чтобы арестованный полицейский оказался надолго за решеткой. Позднее Шабо в Надежде спасти себя разоблачением других заговорщиков писал: «В сентябре де Батц предложил миллион нескольким гражданам, имена которых мне не назвали, за организацию бегства бывшей королевы. Он не был арестован и нашел средство заставить арестовать его обличителей как единственных виновников этого преступного замысла, который он с ужасом отверг». Миллион, по мнению Шабо, явно предназначался Эберу и его друзьям. Но в сентябре Алкье еще не имел никакого представления ни о Батце, ни о его занятиях.

…Допрашивал Бюрланде один из руководителей полиции Коммуны — Фруадюр. Арестованный поспешил сообщить, что знал о попытке Батна организовать бегство королевы, что барон — агент иностранных держав. Бюрланде не подозревал, что дает показания одному из важных агентов Батца. Пытаясь спасти себя, Бюрланде продолжал в тюрьме Ля Форс свои интриги. Он связался с находившимися в заключении некоторыми обвиняемыми по «делу Ост-Индской компании» — Эспаньяком, генералом Вестерманом, а также с полицейским Озаном и др. К тому же Бюрланде много знал, неоднократно встречался с бароном. Этого было более чем достаточно, чтобы в июне 1794 года отправить его на гильотину. Кстати, Фруадюра ждала та же участь, что и некоторых других агентов Батиа в муниципальной полиции.

Еще один пример — Станислав Майяр, один из эбертистов, выполнявших функции полицейских Коммуны. Участник штурма Бастилии, Майяр, по прозвищу Крепкий Кулак, «отличился» во время самосуда над заключенными в тюрьме в сентябре 1792 года. Став одним из руководителей секции Сите, он в октябре 1793 года был арестован в период развернувшейся кампании дантонистов против эбертистов. В ноябре Майяр был освобожден за отсутствием улик, но снова арестован в декабре по решению Конвента. Клуб кордельеров остался равнодушным к судьбе Майяра. Стоит, однако, вернуться на несколько месяцев назад, когда Майяр во главе деклассированных люмпенов выполнял задания секции по аресту подозрительных лиц. Не менее подозрительным был и он сам. Если верить мемуарам Баша, в сентябре 1793 года Майяр предложил ему свои услуги, добавив при этом, что позднее барону придется дороже платить за спасение жизни. Батц, по его словам, не счел нужным принять предложение. После этого 30 сентября Майяр, действуя по приказу, пытался задержать барона. Произвести арест Маяйр поручил своему подручному — полицейскому инспектору Сильвиану Пафосу (возможно, подкупленному Батием) и Николя Верну, комиссару комитета секции Лепелетье. В сопровождении полицейского отряда Пафос и Верн обыскали дома, где мог, по их сведениям, скрываться Батц, но упустили его, арестовав Русселя и Мари Гранмезон. (В феврале 1794 года Майяра освободили, но в апреле того же года он умер от чахотки.)