Но вообще-то точного перевода не может быть. Кроме как в любви к сладкой крови.

Я стала совсем, как они. Мой человеческий инстинкт подсказывает мне убегать или, если я не смогу больше бежать — прятаться. Но во мне и сильное чувство плати, которое говорит: «Оставайся на поляне и зови их к себе… Пусть они пройдут над тобой… Отдайся смерти в ужасном экстазе разрываемого мяса и ломающихся костей… Пусть они высосут твои мягкие кишки, чтобы ты могла жить в них…»

О, Боже! Нужно кончать. Вы примете меня за сумасшедшую. Может быть, я доберусь до места встречи. Ну почему же нет дождя?

Сидя у воды и успокаиваясь, я включил свой зуб. Мария хочет, чтобы мы записывали как можно больше, если вдруг что-то случится. Но только если что-то случится.

Зачем я, черт побери, вызвался в эту экспедицию? Я же хотел покончить с ксенологией и учиться хозяйствованию. А потом в университетский городок пришли они, чтобы вербовать людей; и с ними были все эти экзотические женщины. Они не отличались от женщин из любых других мест — какая неожиданность. Только она была исключением. Она действительно неземная. Слушай как следует, мой зуб: я желаю ее. Это какая-то мистерия. Возможно, я наберусь храбрости обратиться к ней с этим, если нам удастся выпутаться из живыми. Я ее промеряю, так сказать, заинтересую собой, так сказать, чтобы посмотреть, что за вывеской.

И как в такой ситуации я еще могу думать о сексе? С женщиной, что вдвое старше меня. Если кто-нибудь из будущей экспедиции найдет этот зуб в куче окаменевшего дерьма плати, пусть простит меня за это отступление. Если же я выживу и у меня этот зуб вытащат и прокрутят запись, я не думаю, что это серьезно повредит моей репутации ученого. А если это все же случится, я начну писать стихи и буду работать секретарем в экспортной фирме моего отца.

Я обежал вокруг горы. Однажды я свалился и проспал… даже не знаю, сколько я проспал. Потом я поднялся и побежал к реке. Слишком много воды я выпил. Теперь вот сижу с полным брюхом и не в силах двигаться. Найди меня сейчас плати, я был бы для него легкой добычей.

Я действительно уже начинал любить их, а они повернулись против нас. Они казались такими ленивыми и мирными, пока не начало холодать. И тогда они вдруг будто превратились в другую форму жизни. После этого уже не было большой неожиданностью, когда они изменились снова. Или что они способны на такую дикость. Мы были убаюканы их кротостью и дружелюбностью меж собой и к нам; нас околдовало нежное, загадочное обаяние их танцев, музыки и скульптур. Нам следовало быть осторожнее; надо было учесть два другие изменения: превращение за одну ночь в исключительно сексуально ориентированные существа и медленное развитие тупоумных первобытных в одаренных художников, как только начал падать снег.

Изменение после первого снегопада, покрывшего землю почти полуметровым слоем, было огромным. Плати неожиданно начали петь и смеяться. Они скатили свои маффа, стащили их в пещеру и начали играть в снежки — по крайней мере, это выглядело игрой, так беззаботно и по-детски они занимались этим. Но на самом деле они строили из снега город.

Все здания — лакулы — были однообразными куполами, построенными из ледяных блоков. Мария назвала их иглу по их подобию обычной форме строений у некоторых примитивных племен на Земле; это название за ними и закрепилось. Даже некоторые плати использовали его.

Они построили двадцать девять куполов, расположив их по кругу и соединив друг с другом туннелями, когда снежный покров стал выше. Площадь внутри круга очищалась; свежий снег всегда немедленно отгребался в пространство между куполами. Результатом стал высокий круговой вал, защищавший от ветра. Позднее мы на собственном опыте узнали, что он был пригоден и для того, чтобы держать внутри людей.

Большую часть времени внутри круга поддерживался огонь, служивший центром их дневной активности. Они проводили время в музыке, танцах, катаниях, спортивных состязаниях, а также рассказывали истории (что касается этих историй, то тут речь идет об обучении посредством фантастически украшенных историй, насыщенных моральными примерами.)

Температура давно уже даже при наивысшем подъеме солнца едва ли превышала точку замерзания; но плати самым настоящим образом расцвели в эти холода. Они часами сидели на льду, одетые только в кильты, и смотрели выступления. На нас были рукавицы и сапоги, куртки и шапки. Плати же одевали дополнительную одежду, если только выходили ночью (что они делали часто по причине, которую мы не смогли или не захотели выяснить), и если температура падала до сорока или даже до пятидесяти градусов ниже нуля.

Я сам по ночам много раз выходил наружу, но далеко не уходил. Очень легко было заблудиться. Если ночь была ясной, можно было видеть стеклянно поблескивающий в свете звезд круг из иглу, но в пасмурную погоду не было видно даже ладони перед глазами.

Внутри иглу оказалось неожиданно тепло, хотя единственными источниками тепла были одна-две масляные лампы и, конечно, обмен веществ в наших телах. Этот обмен веществ был причиной того, что все вокруг пропиталось странным запахом пота плати, напоминавшим запах гнилого апельсина. Наш купол был наполнен прелестным ароматом давно немытых людей; и если к нам заходил плати, он редко задерживался более чем на одну-две минуты.

Мне казалось необъяснимым, почему плати не продолжали некоторые виды своей деятельности — как, например, музицирование или рассказывание историй — длинными ночами. Некоторые посвящали ночное время обычно легкой домашней работе вроде уборки, другие занимались скульптурой. Скульпторы, казалось, впадали в своеобразный транс и в таком состоянии зубами и когтями терпеливо обрабатывали каменные блоки или куски дерева. Я никогда не видел, чтобы они использовали инструменты, хотя при изготовлении обычных предметов обихода резали и строгали. Однажды я наблюдал за одним из старых самцов в течение всего процесса. Он перебрал целые кучи камней и кусков дерева, пока не нашел камень, показавшийся ему подходящим. Потом он уселся и начал рассматривать его со всех сторон; он пялился на него больше часа, прежде чем начал. Потом он закрыл глаза и принялся грызть и царапать его. Мне кажется, он не открывал глаз, пока не закончил работу. Когда я позднее спросил его об этом, он ответил: «Конечно, нет».

Он возился с камнем добрых шестьдесят часов, разделив их на шесть ночей. Когда он закончил, получилась нежная, почти филигранная абстрактная скульптура. Остальные плати один за другим подходили к нему и поздравляли с удачей в работе — те, что постарше, позволяли себе мягкую критику — а после того, как все высказали свое мнение, он выбросил ее, чтобы с ней могли играть дети.

Я спас скульптуру и взял себе; скульптор счел это смешным. Его творение выполнило свою задачу; точно так же, как он выполнил свою: он нашел свою душу (свое «внутреннее лицо») и освободил ее.

Я не должен говорить о скульптуре, это сфера деятельности Херба. Мария дала мне задачу записать принципы атлетических состязаний. (Я был в школе активным атлетом и дважды завоевывал для своего района Hombre de Hierre.) Об этом не стоит слишком много говорить. Как высоко ты можешь прыгнуть, как быстро бегать, как далеко плюнуть. Это было интересное состязание. Плати очень мощно плюют. Другим чрезвычайно увлекательным видом было поедание дерева. Двое соперников получают по одинаковому куску дерева — сосновые поленья в несколько сантиметров толщиной и около полуметра длиной — и начинают грызть напролом, пока один из них не изгрызет весь кусок. Так как второму после этого уже нет необходимости продолжать, то трудно @дитель. Увидев впервые это состязание, я решил, что им, должно быть, доставляет большое удовольствие есть дерево, но когда я спросил об этом одного из участников, он ответил: «Вкус ужасный и болит в обоих дырках». Я очень живо себе это представил.

Другой неприятный вид спорта — удары. Отличие от бокса в том, что это никак не связано с агрессией; в этом отношении это ненастоящая борьба. Один участник бьет другого дубинкой по туловищу или по голове. Потом он (или она) передает дубинку противнику, который отвечает точно таким же ударом. Соревнование заканчивается, как только один из них падает наземь, но может длиться очень долго.