Расставаясь с Удой, мы не могли, впрочем, не заметить, что она не так уж забыта людьми.

В летнее время в прославленной пещере и на берегах Уды бывает не по одной сотне людей за сезон. Это понятно и хорошо. Но плохо, что многие из них оставляют после себя на лужайках среди вековой тайги, помнящей Черского и других первопроходцев, не только консервные банки, отвратительно грязные пластиковые мешочки и разный другой мусор современной цивилизации, вроде битых бутылок. Даже внутри пещеры-храма древности видны глубоко врезанные, широко размалеванные памятные надписи, росписи вандалов XX века.

Есть и другие следы деятельности недавних посетителей уникальной пещеры, от которых цивилизованного человека охватывает ужас и негодование. Зимой, перед самым нашим приездом, пользуясь двумя выходными и праздничными днями, отпуском, появились на Уде некие «геологи» из Братска и Иркутска. После них остались на полу, пещеры груды, именно груды варварски расщепленных геологическими молотками не только сталактитов (они уже давно расхищены «любителями природы»), но и кусков сталагмитовой корки со стен, даже с потолка пещеры. Оказывается, из них научились делать разные «сувениры», вплоть до пепельниц и прочего ширпотреба.

И хотя ослепительно сверкал снег, безоблачно сияло солнце, все еще, можно сказать, по-бетховенски мажорно звучала симфония тайги, стало сразу как-то темно и тоскливо на душе. Сжалось сердце тревогой за завтрашний день, за тех, кто придет сюда, на затоптанный луг с пахучим багульником. Ведь сколько зла принесли уже нам эти «дикие» и даже в какой-то мере охваченные туристскими мероприятиями «любители» девственной природы, тем более браконьеры, охотники и за беззащитным зверьем, и за сталактитами.

Как хорошо, быть может, что до наших петроглифов не столь уж легко добраться, что их нелегко обнаружить в хаосе скал. Но что стоит какому-нибудь случайному прохожему «увековечить» свое имя глубокой выбитой надписью даже не рядом, а поперек чудесного лося каменного века? Такое мы много раз видели на самых знаменитых писаницах Сибири. Видели, но бессильны схватить дикаря XX века за руку…

На протяжении сотен тысячелетий на экране сибирской истории шли события каменного века, как мы видели, далеко не простые. Появлялись и исчезали культуры, тоже далеко не примитивные. Чем дальше двигалось время, быстрее, стремительнее мчалось оно вперед, тем сильнее, разумеется, нарастало новое в жизни и культуре, еще более они усложнялись.

Со временем сначала в степях, а затем в тайге Северной Азии распространился металл. Началась новая индустриальная эра, эпоха бронзы, а затем и время, когда появилось и стало основой производства железо. Распространение металла повлекло за собой коренной перелом, привело к возникновению в степях Южной Сибири нового, более прогрессивного хозяйственного уклада — к разведению скота.

По всему огромному пространству Евразии вместе с металлом, единообразными формами металлических предметов вооружения — кельтами, кинжалами, орудиями труда, украшениями и утварью, например, котлами скифского типа, удилами и псалиями, распространяются также кони и колесницы.

Складываются и новые социальные структуры. Уже на рубеже II и III тысячелетия до нашей эры возникают первые скотоводческие общества в великом степном поясе Евразии.

История не знает эпохи матриархата как всеобщего и обязательного правления женщин. Но существовало реальное равенство возможностей для мужчин и женщин, основанное на примитивном равенстве в производстве, отсутствии прибавочного продукта и естественном разделении труда внутри первобытной общины. История знает общество с групповым браком и вытекающим из него материнским правом.

Теперь наступает время общественного неравенства, основанного на более прогрессивной экономике общества скотоводов, возникает отцовское право и реальная власть мужчин, о чем так ясно писали и Ф. Энгельс и Г. Морган. А вместе с тем и первая форма классовой структуры — рабовладение. Характерная черта этого времени — разрушение былой замкнутости древних общин, занимавшихся охотой, рыболовством и земледелием.

Происходит небывалое прежде по масштабам взаимодействие культур. Идет широкий синтез разнородных по происхождению и характеру культурных элементов. Поскольку месторождения меди и олова расположены в определенных местах, например на Алтае или за Байкалом, древние металлурги и литейщики должны были входить в различные контакты друг с другом, чтобы получить необходимое для своей работы рудное сырье. Одновременно распространялось и многое другое: художественные образы и стилевые черты искусства. Как завершение и наиболее яркое выражение всего этого процесса рождается наконец одно из самых ярких явлений в истории культуры древности — степной «скифо-сибирский» звериный стиль. В нем контрастно сочетаются два противоположных качества: реалистически точная передача тех или иных признаков формы животного и необычная их стилизация. Наблюдается смелое сочетание обыденного и фантастического. Произведения этого стиля отмечены динамизмом, наполнены борьбой и страстью. В них нет и следа ясного спокойствия, той былой уравновешенности, которая наполняет бесчисленные композиции неолитического времени на скалах и в тайге.

По мере накопления документального материала о ранних культурах эпохи металла в Сибири, прежде всего в богатой памятниками археологии Минусинской котловине, на Среднем Енисее, у Абакана и Минусинска, все острее становилась потребность разобраться в сложной мозаике фактов.

Это стремление выразилось уже в первых попытках классификации древних могильных памятников, предпринятых в XVIII веке академиками Г. Миллером и И. Гмелиным. Она была составлена по расспросным сведениям «бугровщика» — вольного старателя, искавшего золото в курганах на Енисее и Селенге, который так и носил прозвище Селенга. Как ни удивительно, но именно грабитель курганов Селенга положил своими весьма толковыми рассказами и опытом начало первой классификации древностей Южной Сибири.

Решающий сдвиг в этой области произошел лишь в 20–30-х годах нашего века, когда выдающимся сибирским археологом С. Теплоуховым была выявлена классическая картина смены культурно-исторических этапов в степной Минусинской котловине.

От медно-каменной культуры афанасьевских племен — первых скотоводов и земледельцев Сибири — развитие идет к культурам «средней бронзы» — карасукцам. От них к тагарцам, строителям громадных, нередко монументальных курганов.

Тагарцы уже обладали превосходным железным оружием. Они были современниками скифов и, нужно думать, говорили на восточноиранском языке. Об этом свидетельствует название одной из великих рек Северной Азии, на которой ныне стоит полуторамиллионный город Новосибирск. Это Обь, ее название означает у таджиков «воду».

Но время шло, и многое изменилось. Старая картина смены древних культур Сибири, нарисованная Теплоуховым, наполнилась новым содержанием, а вместе с тем и новыми загадками. Особенно много сделал в этой области продолжатель дела Теплоухова и его сотрудник профессор М. Грязнов. Невозможно рассказать в этой книге обо всем, что накопилось в сибирской археологи с 20-х годов. Оно, это новое, не вместилось и в пятитомную «Историю Сибири». Но все же можно привести два примера новых открытий, новых загадок, существенно меняющих сложившиеся представления.

1970 год подарил археологам Сибирского отделена Академии наук, музею истории и культуры народов Северной Азии при Институте истории, филологии и философии подлинную сенсацию, удивительную и неожиданную находку. Она замечательна прежде всего тем, что обнаружена на территории Новосибирского академгородка. Первая археологическая находка в самом Академгородке, находка уникальная!

Чтобы оценить ее, вернемся к началу сибирской археологии, в первую половину XVIII века, когда 61 продолжалось первоначальное освоение Сибири, изучение богатств ее древних культур, когда на смену вольным старателям-бугровщикам, грабившим сокровища скифских вождей, пришли ученые, историки и археологи.