«Павел подозревал даже Екатерину II в злом умысле на свою особу. Он платил шпионам, с целью знать, что говорили и думали о нём и чтобы проникнуть в намерения своей матери относительно себя. Трудно поверить следующему факту, который, однако, действительно имел место. Однажды он пожаловался на боль в горле. Екатерина II сказала ему на это: „Я пришлю вам своего медика, который хорошо меня лечил“. Павел, боявшийся отравы, не мог скрыть своего смущения, услышав имя медика своей матери. Императрица, заметив это, успокоила сына, заверив его, что лекарство — самое безвредное и что он сам решит, принимать его или нет. Когда императрица проживала в Царском Селе в течение летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большой отряд войска. Он окружил себя стражей и пикетами, патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости: дороги по этому маршруту, по его приказанию, заранее были изучены доверенными офицерами. Маршрут этот вёл в землю уральских казаков, откуда появился известный бунтовщик Пугачёв. В 1772 и 1773 годах он сумел составить себе значительную партию, сначала среди самих казаков, уверив их, что он был Пётр III, убежавший из тюрьмы, где его держали, ложно объявив о его смерти. Павел очень рассчитывал на добрый приём и преданность этих казаков. Его матери известны были его безрассудные поступки».

Ещё интереснее (и свободнее), чем в 1801 году, Беннигсен развивал свою версию много лет спустя перед племянником фон Веделем. Повторив, что Павел собирался бежать к Пугачёву, мемуарист добавляет: «Он для этой цели производил рекогносцировку путей сообщения. Он намеревался выдать себя за Петра III, а себя объявить умершим».

Строки о «бегстве за Урал», даже если это полная легенда, весьма примечательны как достаточно распространённая версия. Беннигсен (который, кстати, в нашей книге ещё появится) в 1773 году только поступил офицером на русскую службу и, по всей видимости, узнал подробности о Павле и Пугачёве много позже. Заметим, что в этом рассказе довольно правдиво представлена причудливая логика самозванчества, когда сын решается назваться отцом, чтобы добиться успеха (иначе он, по той же логике, должен подчиниться «Петру III — Пугачёву»).

Так или иначе, но Павел, боясь и ненавидя крестьянский бунт, хотел найти в народе сочувствие к единственному законному претенденту на российский престол; особенно в годы, когда окончательно рассеялись его надежды, будто мать уступит трон, в годы различных тайных замыслов, лелеемых друзьями наследника.

«Ну, я не знаю ещё, насколько народ желает меня,— с большой осторожностью говорил Павел прусскому посланнику Келлеру в начале 1787 года.— Многие ловят рыбу в мутной воде и пользуются беспорядками в нынешней администрации, принципы которой, как многим без сомнения известно, совершенно расходятся с моими».

Как видно, Павел связывает свою популярность в народе с разногласиями, разделяющими его и Екатерину II.

«Павел — кумир своего народа»,— докладывает в 1775 году австрийский посол Лобковиц.

Видя, как во время посещения Москвы царским двором народ радуется наследнику, влиятельный придворный Андрей Разумовский шепчет Павлу: «Ах! Если бы вы только захотели» (то есть стоит кинуть клич, и легко можно скинуть Екатерину и завладеть троном). Павел промолчал, но не остановил крамольных речей.

Вскоре после этого, в 1782 году, появляется солдат Николай Шляпников, а в 1784 — сын пономаря Григорий Зайцев, и каждый — в образе великого князя Павла Петровича. «Легенда о Павле-избавителе» имела широкое распространение на Урале и в Сибири.

Слухи о новых «Петрах III», как и о новых «Павлах», вероятно, доходили к сыну Петра III постоянно. Так или иначе, но стихия самозванчества не унималась, не затихала вокруг него годами и десятилетиями.

«Важно общее негодование…»

Но мы ещё не простились с Пугачёвым…

Огромное восстание было, в сущности, недолгим, его темпы не очень характерны для того медленного века.

За полгода до взрыва сам Пугачёв ещё не видел в себе Петра III.

17 сентября 1773 года у него 70 человек; 18-го к вечеру уже 200 сторонников, на другой день 400.

5 октября он начинает осаду Оренбурга с двумя с половиной тысячами.

Зима с 1773-го на 1774-й: разгром нескольких правительственных армий; Пугачёв во главе десяти тысяч.

22 марта 1774 года — первое поражение под Татищевой; в Петербурге торжествуют — конец самозванцу!

Весна — начало лета 1774-го: «Пётр III» снова в силе, на уральских заводах.

Июль 1774 года — разгром Казани.

Июль — август: переход на правый берег Волги, устрашающий рейд от Казани до Царицына, через главные закрепощённые области.

Сентябрь 1774-го: спасаясь от наседающих правительственных войск, поредевшие отряды Пугачёва возвращаются туда, откуда начали,— на Южный Урал.

14 сентября 1774 года сообщники решают его выдать. Пугачёв кричит: «Кого вы вяжете? Ведь если я вам ничего не сделаю, то сын мой, Павел Петрович, ни одного человека из вас живым не оставит».

При этих словах изменники испугались, замешкались: они вроде бы хорошо понимают, что настоящий Павел Петрович не будет мстить за Пугачёва; понимают, но всё-таки допускают: а вдруг Пугачёв царское слово знает!..

Потом они всё же схватили своего царя: пятый и уж последний арест в жизни. А всего, от того дня, как объявил себя Петром III, до последнего дня на воле — 362 дня.

Пока шли победы, вера в крестьянского царя укреплялась, с поражениями слабела, но, как известно, совсем никогда не выветрилась. Правительственные объявления сообщали, что пойман «злодей Пугачёв», и крестьяне, радостно крестясь, переговаривались, что, слава богу, какого-то Пугача поймали, а государь Пётр Федорович где-то на воле («ворон, не воронёнок»).

Прежде чем мы простимся с рассуждением о вере или неверии народа в своего Петра III, припомним, что столь знавший, понимавший своих людей Пугачёв допустил всё же большую ошибку, сразу ослабившую доверие к нему очень многих: поскольку царственная супруга Екатерина II — изменница и «желала убить мужа», с нею «Пётр III» уж не считал себя связанным (в его лагере обсуждался вопрос, не казнить ли её, но «супруг» снисходителен и согласен на заточение в монастыре). И вот, высмотрев прекрасную казачку, Устинью Кузнецову, император устраивает пышную, по всем царским правилам, свадьбу.

Через пять месяцев после женитьбы сына Павла женится «во второй раз» его отец Пётр.

Родители невесты не очень-то радовались, но испугались перечить подобной милости.

Однако провозглашение императрицы Устиньи Петровны в глазах народа оказалось нецарским поступком — тут Пугачёв изменил своей роли.

Во-первых, царь Пётр Фёдорович всё же не разведён с женой-императрицей Екатериной: слишком торопится и нарушает церковный закон, обычай.

А во-вторых, кто же не знает, что царям не пристало жениться на простых девицах; и напрасно Пугачёв думает, будто народу лестно, что на престол посажена неграмотная казачка.

Царь, несомненно, больше выиграл бы в глазах мужиков, если бы взял за себя графиню или княгиню… А тут ещё во время штурма Казани в руки Пугачёва попала его настоящая первая жена, Софья Недюжева, с тремя его детьми. Пугачёв, впрочем, здесь «сыграл» уверенно и восклицал в казачьем кругу: «Вот какое злодейство! Сказывают мне, что это жена моя, однако же, это неправда. Она подлинно жена, да друга моего, Емельяна Пугачёва, который замучен за меня в тюрьме под розыском. Однако ж я, помня мужа её, Пугачёва, к себе одолжение, не оставлю и возьму с собою».

С тех пор до конца возил он жену с тремя детьми за собою — и они плакали, видя, как хватали и связывали их мужа, отца, не велевшего признавать себя мужем и отцом; и все они, один за другим, окончили свои дни в заточении (последняя дочь Пугачёва умерла как раз тогда, когда Пушкин отыскивал следы её отца, и об этом сообщил поэту сам царь, Николай I). Вместе с законной первой семьёй Пугачёва, в одной камере, зачахла в крепости и «императрица Устинья», которую перед тем держал в наложницах один из царских генералов, Павел Потёмкин.

Уж коли мы взялись перечислять трагические личные обстоятельства, следует сказать, что и пышная столичная свадьба 29 сентября 1773 года также не принесла счастья сыну Петра III: царевна через три года погибнет в родах; Екатерина II убедит сына в неверности невестки…

Меж двух несчастных свадеб замкнута вся народная война, тот пир, где «кровавого вина не достало».

Всё быстро, стремительно. Всё вдруг, как лавина, началось — стоило умному удальцу сказать нужные слова.

И так же, вдруг, всё гибнет, оканчивается, Пугачёв схвачен, его в клетке везут в Москву. И так же, вдруг, может начаться снова…

Недавно художница Татьяна Назаренко выставила интересную картину: Пугачёва, запертого в клетке, везут равнодушные, на одно лицо, солдатики, а во главе их — спокойный Суворов.

Некоторым зрителям, рецензентам ситуация не понравилась: как же так, восклицали они, славный герой Суворов везёт в клетке вождя крестьянской войны Емельяна Пугачёва!

Увы, наше недовольство не может переменить задним числом того, что сбылось,— скажем, заставить Суворова перейти в мужицкую армию. Да, действительно, 44-летний генерал Суворов, срочно отозванный с турецкого театра войны, хоть и не был главнокомандующим против Пугачёва, но участвовал в последнем этапе правительственных операций; да, солдаты, служивые — они пока что не рассуждают: велено поймать «злодея» — ловят, не думая, не желая помнить, что он сулил им всем волю.